Втора. Иллюзия жизни. Александр Евгениевич Владыкин
пункт и замолкли, Интеграл с Немым занялись маскировкой входа в наш лагерь. Через двадцать минут прибежал запыхавшийся Цыган-там, там -, машет руками, мотает головой,-Там местные, выпускников видели, мне девчонки близняшки рассказали. Не дали отдохнуть, побежали вместе с разведчиком в штаб. По пути я попыталась расспросить пятого, но так толком ничего не поняла. Единственно поняла, что враг топчет мою землю и совсем рядом. В лагере меня не ждали, все, включая командиров, подметали плац, между палатками, и наводили обыск в штабной берлоге, вереница курсантов передавали ведрами воду из ближайшего ручья и за всем этим наблюдала Мальвина. Водой курсанты поливали всю округу, вокруг штабной палатки усердно работая мётлами, а в самой палатке, командиры мыли земляной пол тряпками. Лица у командиров были злые, но все работали молча и сосредоточенно. Самое главное в армии-это порядок,-всегда подчеркивал Михалыч. На нас с Цыганом никто не обращал внимания. Я пыталась достучаться до командования, но они ноль эмоций, только еще усерднее протирали следы после моих кроссовок (Совсем не армейская обувь. Первые ботинки нам пошили по заказу, когда исполнилось16 лет) Что -то здесь не так,-заподозрила я, и пошла к Мальвине. Мартышка сидела на камне и в такт работы курсантов мотала ногой. И давно эта генеральная уборка продолжается? -спросила я. С утра. Как только Медузу в командирскую палатку пригласили, и она умудрилась испачкать свои бархатные лодочки, которые целую дорогу бережно несла в руках. Я кажется начала догадываться. Сегодня наверно Медузе придётся спать в палатке Нумизмата. (Он даже здесь, на свежем воздухе, вонял своей лабораторией.) А где сама Медуза? -спросила я у третьей. Да там, в столовой, плачет. Я пошла в палатку, рядом с полевой кухней. Службу похоже не тащил никто. Пять человек вертели одну картофелину, один держал острый нож, так они чистили картофель. Рядом стоял прямоугольный чан с нержавейки, больше половины заполненный картофелем, красной соленой рыбой и мороженными куриными окорочками. В углу забилась Медуза и плакала и если её взгляд случайно касался маленьких, почти балетных туфелек (Зависть всей женской половины обоймы), её плачь переходил в рев. От туфелек, даже отстиранных, пахло Нумизматом и еще чем-то. Я вспомнила, как тайком отдраивала свои кроссовки, в холодном горном ручье, песком, после посещения командирской палатки. Лодочки, конечно, свой вид потеряли. Мне, как женщине, было жаль Медузу. Курсантов в столовой было больше, чем на улице, все были чем-то заняты, кто, чистил, кто мыл, кто скреб, кто стучал колотушкой по бараньей туше. Никто не улыбался и не болтал, все были заняты делом. Я не хотела мешать производственному процессу, махнула на чан и спросила Медузу: -что это будет? Солянка,-ответил шеф –повар. Ко мне начала подкатываться тошнота (Я плохая хозяйка, может быть плохая жена, мать, но я на всю жизнь запомнила рецепт приготовления солянки.) Сегодня я наверно встану на колени перед Кавказцем и Цыганом, попрошусь, чтобы взяли меня к близняшкам. Мой желудок просил сыра,