Две недели до любви. Холли Шиндлер
и ни разыгрывали сценки, мы все знаем, что этот сезон был худшим из всех восемнадцати лет женской школьной команды. Сколько бы тренер Тиндер ни выдавала энергично-вдохновляющих речей в раздевалке, команда уже заранее была настроена на поражение. Лишившись лучшего игрока, они плохо представляли себе, как смогут победить. Да что там, даже на площадке они во время последней игры почти и не присутствовали: Лили достала из спортивной сумки конспект по истории, Ханна бегала с одним наушником в ухе. У Терезы с Меган был отсутствующий вид: такое лицо обычно бывает у студентов на лекциях по осмосу.
Внезапно я замечаю, что мой портрет уже начал желтеть по краям.
В противоположном углу зала сидит Бобби Уилкокс, редактор выпускного альбома и председатель клуба отличников. Он, шатаясь, встает и поднимает бокал, словно собираясь произнести тост. Лицо у него зеленое, как перец в пирогах Хэнка. Не успевает он и слова произ нести, как глаза у него стекленеют, он отворачивается в сторону, издает странные звуки, и его рвет примерно шестью кусками пиццы с пеперони.
Группа поддержки визжит от отвращения. Три из них даже взбираются на стулья, словно блевотина Бобби может пробежать по полу и вцепиться им в голые ноги.
Меня же больше шокирует другое. Я замечаю, что Бобби уронил свой стаканчик, и меня передергивает. Коричневая пенящаяся жидкость, испещренная осколками льда… Вот что отвратительно, а совсем не полупереваренный ужин на полу. Я смотрю на стаканчик, не отрывая глаз, и мне кажется, что Хэнк должен обозначить область желтой лентой, как делают с местами преступлений. Ну а что? Каждый, кто видел мою последнюю игру, знает, что разлитая газировка так же опасна, как нож, пуля или машина без тормозов.
В голове у меня паникой пульсирует свист судейского свистка. Я снова слышу шокированный вздох толпы. И свой собственный вопль, который был громче и свистка, и коллективного стона фанатов. Мой крик разрезал мне горло, как самый острый нож.
– Если от твоей рвоты пахнет алкоголем, держись у меня, Уилкокс! – вопит Хэнк (эту фразу он произносит каждый год, заменяя только фамилию в конце). Он выбегает из кухни с покрасневшим лицом, с которого градом струится пот.
Футболисты охают и показывают друг на друга пальцами. В зале раздается их: «Я не приносил бутылку, это не я, вы что». Стулья скребут по полу. Бутылку бурбона уносят под накачанным бицепсом футболиста. Наш стол тоже пустеет; Гейб толкает меня локтем и тычет мне носом в ухо.
– Пошли, – бормочет он, и его дыхание теплой волной ласкает мне шею. – Давай.
Мы выходим наружу и становимся маленькой кучкой под нарисованным на зеркальном окне куском пеперони. Входная дверь пиццерии открывается и закрывается ритмично, словно раскачиваются качели на детской площадке. Мы – бывшие орлицы-баскетболистки – медлим в сторонке, неловко переминаясь сандалиями на гравии тротуара, а они – бывшие старшеклассники школы Фэйр Гроув – набиваются в машины, припаркованные вдоль обочины. Вот-вот официально