Исчезнут, как птицы. Виктор Николаевич Никитин
худое и чёрное лицо Кирюкова. Шестигранник толкнул Гостева в бок: «Разворачивай». – «Что?» – рассеянно спросил Гостев, оглядываясь назад, – где-то там Лариса должна была идти. «Как что?» – удивился Шестигранник; двигаясь вперёд, он одновременно начал отходить влево от Гостева. Разворачивать. Гостеву неловко было держать обеими руками полое металлическое древко, на котором натягивалось ветром развёрнутое, там буквы были, а ещё выше небо – рыхлая лыжня, след от реактивного самолёта на ярко-голубом и связка разноцветных шаров, резво поднимающихся вверх. Гостев чихнул от солнечных лучей, попавших в ноздри. Снова оглянулся. Головы. Улыбки. Голоса. Случайная песня «на закате» обрывком «ходит парень» над головами, заглушённая бодрым голосом репродуктора, приветствием, призывом, борьбой «возле дома моего», увеличением, пожеланием, славой, честью, дисциплиной, заботой, совестью, умом, эпохой, легендарной, овеянной, «и кто его знает», прогрессом, ещё большим, ещё лучшим, «чего он вздыхает», чтобы усилить, достигнуть, закрепить, овладеть, воплотить, «два загадочных письма», трудовой рапорт, коллективный разум, «в каждой точке только строчки», увеличить на три и семь, снизить до двух и трёх десятых, «на что намекает» грядущий, не имеющий аналогов, непреходящий, беспрецедентный, уникальный «только сердце почему-то» с четырёх и шести десятых процентов, тонн, миллионов штук, тысяч метров, единиц оборудования к пяти и восьми, в общем, 6-40, 7-32, «сладко таяло в груди», так что УРРРРРРРРРРРРРРРА, ТОВАРИЩЩЩЩЩЩИ-!!! «Ура!» – закричал Гостев, но голоса своего не услышал. Металлическое древко, выскальзывая из рук, клонилось в сторону, транспарант заваливался, и Шестигранник подёргивал иногда Гостева, как за поводок. «Да-да, – думал тогда Гостев, – я стараюсь» и сжимал руку потвёрже. Снова вверх, снова прямо. Рядом Иван Петрович толкал перед собой какой-то велосипед; нет, не велосипед, тележка такая с закрепленным на ней плакатом в лампочках: итоги, достижения, кривая роста на графике – тоже вверх. Потом Иван Петрович куда-то исчез, и Гостев увидел большую букву «А» и другие буквы, тоже большие, нестройный алфавит, из-за которого ему улыбнулась Лида, и муж её, высокий жизнерадостный мужчина в чёрном берете с пипкой, улыбнулся. Теперь он толкал тележку. За ним машина, голубые округлости ЗиЛа, а что дальше – не видно из-за другого плаката, на котором белый голубь доклёвывал расколотую пополам чёрную бомбу.
Вдруг свернули и вылились на широкий проспект. Тюбик выжался до отказа. Уже видна площадь, трибуны. Кирюков, с праздничной лентой через плечо, придерживал рядом идущих, выравнивал фронт, – надо держать дистанцию с предыдущей колонной. Вперёд, в свободное пространство выехал ЗиЛ, за рулем которого очень ответственно сидел Витюшка, а за кабиной, на платформе на широко расставленных ногах стоял Яков Борисович Швеллер, старый токарь, склонившись над токарным же станком. Солнце поймало блеск его очков, водружённых на носу, скромную, по случаю, улыбку и взгляд поверх очков, – какой-то хитроватый,