Песнь ангела. Ричард Харвелл
говорить этот человечек. И вот что нам всем хотелось бы знать – это кто здесь прав, а кто нет. – Он ткнул громадным пальцем в мое колено. – Мое сердце против его головы, Мозес. Вот так бы он ответил, если бы ты спросил его, хотя на твоем месте я бы этого не стал делать.
Несколько минут никто не проронил ни слова, только Николай мурлыкал какой-то итальянский марш. Потом протянул руку и сорвал сухую ветку. Ударил ею по кусту ежевики, росшей на обочине дороги.
– Знаешь, Мозес, – продолжил он внезапно, – мне есть что терять. Я многое люблю. Слишком многое, как сказал бы аббат. Слишком. Изливай любовь свою по капле, сказал бы он. Излечись от этого греха. Но именно этого я и боюсь, понимаешь? Именно этого страшусь я больше всего, и от этого не сплю по ночам. Я вот чего боюсь: что проснусь однажды утром, и все останется прежним – мир как мир. Но вся любовь, которая у меня была к нему, исчезнет. И я пойму, что все это время моя любовь была болезнью, чем-то вроде оспы на душе. – Николай посмотрел на своего друга, ехавшего вслед за нами. – Могло бы такое случиться, Ремус?
Ремус не ответил, и тогда Николай ткнул его веткой в ребра.
– Да, могло бы, – проворчал Ремус. – Это, скорее всего, случится завтра.
Николай поднял ветку и, помедлив мгновение, хлестнул соседнюю лошадь по крупу. Лошадь рванула вперед, Ремус схватился за луку седла, едва удержавшись в нем, прижимая к себе книгу, которая, как и он, тоже едва избежала падения в грязь. Я прикрыл рот рукой, чтобы скрыть смех. Вновь обретя устойчивость, Ремус сердито повернулся к Николаю, но тот жестом остановил его:
– Ты просто пытаешься сделать мне больно, Ремус. Ты ведь даже не веришь в то, что сказал.
Николай, как шпагой, рассек со свистом воздух сухой веткой. Ремус в испуге отпрянул.
Ремус казался мне очень мерзким, и я ужасно хотел, чтобы он отъехал от нас подальше. Я не понял, что имел в виду Николай, но мне нравилось слушать, как он говорит. Должно быть, Николай заметил, как от недовольства я скрестил руки на груди, и положил мне на плечо ладонь.
– Пусть это ворчание не обманывает тебя, – сказал он, – Ремус и вполовину не такой злой, каким хочет казаться. – А потом наклонился ко мне совсем близко и сказал очень тихо, чтобы читавший книгу монах не мог его услышать: – Этот волк верит в любовь так же, как и любой другой мужчина в мире. Так же, как и я. Я слышал, как он шептал об этом, точно так же, как и я. Когда-нибудь и ты прошепчешь об этом, когда почувствуешь эту плоть и когда две половинки станут одним целым.
Внезапно книга Ремуса захлопнулась. Он сердито взглянул на Николая.
– Осторожно, думай, кому доверяешь свои секреты, – сказал он.
Николай покраснел, потом пожал плечами и, ударив веткой о дерево, разломал ее в щепки.
– Не беспокойся, Ремус, – сказал он. – Мозесу мы можем доверить наши секреты.
VII
Аббат Целестин Гюггер фон Штаудах оказался маленьким человечком, самой выдающейся его чертой был занимающий добрую половину лица гигантский лоб, за которым, по-видимому, должен был пульсировать