Власть полынная. Борис Тумасов
месяц, как живёт в Новгороде молодой князь Иван, со многими жителями встречался, на торгу побывал и у стражников, какие с городских стен покой горожан стерегут, чтоб, упаси Бог, неприятель не мог в Новгород ворваться.
Заходил и к уличанским старостам Гончарного конца, Кузнецкого, Плотницкого. Нет, никто из мастеровых ни слова против Москвы не вымолвил.
Удивлялся великий князь: отчего государь молвил на Думе, что Новгород к Литве тянется?
Однако дьяк, побывавший у бояр, был иного мнения. Бояре сказывали, что Москва далеко, а Литва и Ганза поближе. Да и торг с западными городами – дело прибыльное…
После праздника Преображения Господня решило московское посольство домой ворочаться. Зазвал новгородский посадник Иван Лукинич к себе великого князя и дьяка Фёдора, чтоб вручить грамоту московскому великому князю Ивану Третьему.
Передавая грамоту, посадник плакался на нищету Новгорода, что государю Московскому Ивану Васильевичу и поминок[11] послать не может: пуста казна. А уж честь свою Новгород бережёт и дружбу с Москвой чтит.
Великий князь Иван посадника слушал молча, а дьяк хмурился, наконец вставил:
– О дружбе с Москвой речь ведёшь, Иван Лукинич, а я слышал, вы с Литвой сноситесь. Эвон, к боярыне Марфе Исааковне нонешней весной от короля Казимира посредник приезжал. А как-то на паперти посадница поносила великого князя Ивана Молодого. Так ли?
Посадник головой повертел:
– Враки это. Марфа Исааковна Борецкая не могла сказывать такого.
А дьяк ему своё:
– Ужли это неправда, что Марфа ближних людей к себе зазывала и говорила: Великий Новгород, дескать, дожился, московские лапотники ему указывают?
Посадник заулыбался, рукой махнул:
– Ты, дьяк, недовольство на Новгород не таи. Мало ли что Марфа Исааковна языком полощет. Не со злого умысла она, да и не от всех новгородцев речь ведёт.
И степенно поклонился уходящим московитам.
Ещё не выбралось московское посольство за пределы земель новгородских, ещё хлюпала под копытами их коней новгородская болотная жижа, а боярыня Марфа Исааковна Борецкая, воротившись от заутрени и сытно позавтракав, потянулась, после чего сказала приживалке Ульяне, старице в монашеских одеждах:
– С отъездом московитов из Новгорода и дышать стало легче.
Опираясь на столешницу, поднялась. Прислужница отодвинула стул, и крупная, грудастая Марфа, опираясь на посох, перешла в низкую, сводчатую светёлку. На ходу велела:
– Кличь Дмитрия.
Уселась в кресло, руки скрестила – властная, глаза недобрые. Вошёл сын Дмитрий, молодой, розовощёкий, с копной рыжих кудрей и рыжеватой бородкой. Остановился у двери, отвесив поклон матери. Марфа измерила сына строгим взглядом.
– Почто у притолоки выю[12] гнёшь, я, чать, не кусачая.
Дмитрий подошёл ближе – послушать, о чём мать говорить намерилась. Знал: голос Марфы Борецкой всему боярскому Новгороду закон.
– Чать,
Поминок – подарок, гостинец. [0–9]
Выя – шея.