Каллокаин. Карин Бойе
заблуждениям. Поверь мне, Лео, такие вещи нужно писать в спокойном состоянии.
Линда была права, и я почувствовал благодарность к ней за то, что она рядом – такая мудрая и такая сильная. Только вот почему она казалась бесконечно усталой?
– Ты не заболела, Линда? – спросил я со страхом.
– С чего мне болеть? На прошлой неделе у нас был врачебный осмотр. Мне прописали небольшие дозы свежего воздуха, а так все в порядке.
Я встал и обнял ее:
– Только не умирай раньше меня. Ты нужна мне. Ты должна быть со мной.
Но вместе с боязнью очутиться в одиночестве где-то в моей душе мелькнул проблеск надежды – а вдруг она и вправду умерла бы? Ведь это решило бы все проблемы. Но в таких мыслях я сам не хотел себе признаваться и в каком-то бессильном гневе крепко прижал ее к себе.
Мы легли и потушили свет. Моя месячная порция снотворного уже давно кончилась.
Даже если бы я не чувствовал ее нежного тепла и аромата, напоминающего о листьях чая, я все равно в тот вечер пожелал бы ее, я захотел бы большей близости, чем та, что могут дать краткие прикосновения. Годы преобразили меня. В юности чувства играли в моей жизни совсем не такую роль, как теперь: тогда я ощущал их не как неотъемлемую часть собственной натуры, а как некое приложение, что-то вроде надоедливого спутника, которого надо поскорее ублаготворить, чтобы он оставил тебя в покое и не мешал заниматься более важными делами. Иное дело сейчас. Мне было мало ощущать ее аромат и нежность тела. Я жаждал того, чего добиться было почти невозможно, – той Линды, что вдруг проглядывала сквозь обычную маску, чей облик прятался в глубине широко открытых, неподвижных глаз, в изгибах напряженно сжатого рта, прорывался в звуках усталого голоса, в спокойных, мудрых словах. Я почувствовал, как кровь стучит в висках, и, повернувшись на бок, подавил глубокий вздох. И снова повторил себе, что никогда близость между мужчиной и женщиной не принесет того, что мне нужно. Все это предрассудки – вроде тех, что были свойственны первобытному дикарю, который считал, что, съев сердце мужественного соперника, он сам станет мужественным. Никакой магический ритуал не даст мне доступа к тому блаженству, в котором отказывала мне Линда. А зачем тогда все остальное?
На стене висело «ухо полиции» и рядом «глаз полиции» – в темноте он действовал так же безотказно, как при свете. Никто не посмел бы сказать, что эти аппараты не нужны: если бы не они, сколько тайных встреч могло бы произойти, сколько шпионских сведений можно было бы передать, ведь спальни взрослых одновременно служили гостиными. Немного погодя, когда я ближе познакомился с семейной жизнью многих наших соратников, я вынужден был признать, что «ухо полиции» и «глаз полиции» неблагоприятно влияют на рождаемость в Мировой Империи. Но едва ли сейчас я охладел из-за них. По крайней мере, раньше они мне не мешали. Наша Тысячелетняя Империя никогда не смотрела на вопросы пола аскетически; напротив, производить на свет новых подданных считалось делом не только необходимым,