На краю государевой земли. Валерий Туринов
2. Макуйли
Прошло три года. По зимнему пути, по реке, в конце марта 1614 года в Томский городок прикатил промысловик Евсейка. Мужик был могучий, пил и работал за двоих, откуда родом – не сказывал, а вот привез он с собой холопа Изотку и здоровенного дикого кота макуйли. Где он раздобыл такого дикаря, про то помалкивал, но не скрывал, что теперь, с котом-то, все соболи будут его… Таких котов в этих краях никто не видывал: с рыжими баками, круглыми ушами и длинной шерстью, как раз по здешним морозам; а ноги толстые, короткие, совсем как у киргиза. Куда такому-то, судачили в остроге, по деревьям лазить. Вот разве что по норам – тут хорош… Евсейка был силен и дремуч, а уж Изотка с лихвой взял над ним. Да и кот был под стать им: день-деньской сидит в избе, как иная бабка-приживалка, спину выгнул горбом, глядит зло – попробуй только тронь.
На весенний промысел они опоздали, до следующего, осенью, было далеко. И они, заняв избёнку, что стояла на отшибе, зажили в ней втроем. И что там была за напасть, но Евсейка побил как-то Изотку. Раз, потом другой… И заимел Изотка на хозяина тайну: думал, думал как бы проучить его, да чтобы самому остаться в сторонке. И набрел он на задумку: стал отлавливать пташек и живых скармливать коту. А потом он посадил его в клетку и давай морить голодом. Кот аж обезумел от такой разгрузки.
Держал, держал он его в клетке, а затем ноченькой-то и выпустил…
Евсейка же свистел по ночам горлом, руладами исходился, как иная пташка… Кот и пошел на этот свист – и хватанул его, да по самой яремной… И так, что Евсейка только ножками взбрыкнул.
Изотка, обстряпав дело, стал высаживать кота из избенки. А тот, вкусив крови, завизжал, запрыгал, страх божий!.. Заметался чертом по избенке: снуют, мечутся два вражьих огонька, фыркают, как бесы, да на стенку, на потолок, да на Изотку, на Изотку-то, полосуют его когтями…
У Изотки сердечко угаром зашлось, поджилки взбрякнули.
– Брысь!.. Иуда!.. Ой! Ах!.. Черт!..
– Фыр-р!.. Мяу-мяу-у!.. Хр-рр!..
– Караул – режут! Помогите! – завопил Изотка.
А куда там – помогите, коль избенка-то – в ряду крайняя.
Кот же пометался, покуролесил в избенке и, словно домовой, сиганул в прорубленное оконце, на крышу, и был таков.
И стал он безобразить с того дня в острожке по ночам. Всех местных котов разогнал по тайге, иных же совсем загрыз. Собак запугал до смерти: на медведя ходят, а кота испугались, жмутся к людям. Не собаки стали: тьфу ты! Как с такими теперь идти в тайгу-то?
Мужики по ночам не стали спать, особливо спьяну, когда в храп тянет. Кот-то может залезть в дымоход, или еще в какую-нибудь щель, как домовой, протиснется. Измучились от недосыпа, днем шатает без бражки… Ловили его. Да умен оказался кот, не в пример мужикам. А уж хитер. Днем – ни-ни, только по ночам, да так жутко выводит, хоть на стенку лезь. И все вокруг избенки Евсейки шныряет и как будто плачет над Евсейкой, над своим хозяином… А где отсиживается днем, под каким амбаром или конюшней?.. Никто не знает…
И не выдержали в острожке. Первым из него ударился в бега Изотка: только пятки сверкнули. Знал ведь,