.
было так улежать весь день, но делать было нечего. Все в доме начинали ходить на цыпочках: Марго болеет. Чем она болеет, никто не уточнял от греха подальше. Но самое тяжелое в этом спектакле одного актера, думается мне, было все-таки даже не лежать, а ничего не есть. В дни болезни Марго не выходила из спальни. Я искренне ей сочувствовала и страшно переживала, что она ослабнет окончательно. Даже голос Марго в эти дни менялся, как будто истончался и превращался из тембра трубы в стенающий голос флейты. Однажды я, встав ночью по малой нужде, увидела полоску света, пробивавшуюся под дверью нашей кухни и, еще не проснувшись, двинулась на свет. Увиденное заставило меня проснуться окончательно. Марго стояла в шелковой пижаме над плитой, где наша домработница Дуся забыла десятилитровую кастрюлю борща, и ела половником прямо из кастрюли. Мы вперились в друг друга глазами. Я была настолько счастлива, увидев здоровую маму, с удовольствием уплетающую борщ, что даже ничего спрашивать не стала. Марго громко икнула и сказала по привычке все еще ломким, истончившимся голосом:
─ Пошла свет на кухне выключить, а тут борщ… Ты чего здесь?
─ Да так… В туалет вышла. Ты ешь, мам, ешь…
С того самого времени это была наша маленькая тайна, а шляпка стала предметом, которым мы обозначали предвестие «болезни». Тогда я просто спрашивала: «Мам, опять шляпка?» И она лукаво улыбалась в ответ, дескать, надеюсь на тебя. Как только я узнала про ее хитрости, моей обязанностью стало следить за тем, чтобы на плите нашей кухни оставалось съестное: то котлетки с пюре, то наваристые борщи и рассольники, то пироги с разными начинками, по которым наша Дуся была большой мастерицей.
Ее всегда было слышно в доме, чем бы она ни была занята. Она и по телефону говорила трубно и громко. Самое смешное воспоминание из детства ─ шепчущая Марго… Шепот, как правило, гулко раздавался в помещении. Как будто она говорила в кастрюлю. Однажды мы пришли с ней к Юльке на день рождения, я уже не помню чей, и Марго увидела Юлину бабушку ─ Изабеллу Леонидовну, худенькую, маленькую, какую-то законсервированную, в длинной юбке, блузке с жабо и кружевными манжетами, винтажной брошью. Глядя на нее, совершенно невозможно было определить ее возраст. Марго оцепенела, потом прошептала мне на ухо: «Разве можно так кокетничать с возрастом?» Она в то время, вдруг осознав свой возраст, очень критично относилась к молодящимся особам, к коим мгновенно причислила Изабеллу Леонидовну. Хотя, я думаю, сама Марго втайне сделала пару пластических операций. Но отнести себя к «молодящимся» ─ нет, это было выше ее сил! Я так и не поняла до конца, почему для нее было так важно, чтобы все вокруг считали, что в ее случае это просто хорошая генетика. Самое главное, что сконфузились все вокруг, особенно я, но не Марго. Она была уверена, что ее никто не слышал. Мои попытки убедить ее в обратном не приводили к успеху: «Это твоя неспокойная совесть, Дина!»
…Раздавшаяся