Танец мотылька. Диана Билык

      Я бежала на остановку, рюкзак за спиной неистово болтался и сбивал с ритма. Стоило повернуть, как пуанты, лежавшие внутри, врезались в лопатки. Не обратила внимания на боль – привычная. Увидела нужную маршрутку и помахала рукой.

      Влетела в душный салон автомобиля, и за мной медленно закрылась дверь. Будто захлопнулась крышка ловушки. Было тесно, но приходилось терпеть. Я не могла опоздать.

      Дальше цельная картинка дробится и лопается, как сминается пластик, если бросить его в огонь. Перед глазами мельтешат воспоминания-слайды.

      Что-то больно впивается под ребро. Я смешиваюсь с людьми. Придавлена их телами и обрывками вещей.

      Бурая пелена застилает глаза.

      От осознания, что случилось непоправимое, резко выгибаюсь. Боль простреливает тело, срывая с губ крик больше похожий на вопль.

      Девушка-медсестра с длинным черным хвостом, что свисает на плечо, наклоняясь, придерживает меня и шепчет:

      – Спокойно, все хорошо, все уже хорошо. На, попей. У тебя губы потрескались, – она протягивает мне стакан и насильно прижимает холодное стекло ко рту. Зубы неприятно цокают, и мне кажется, что крошится эмаль. Я испуганно гляжу в ее глаза и, кажется, утопаю во мраке.

      Отодвинуться не получается, вторая рука держит затылок. Хочу отстраниться, но только вжимаюсь в подушку. От паники во мне просыпается вулкан безнадеги. Вот-вот извергнется. Горькая жидкость льется внутрь. Часть сплевываю, но медсестра запрокидывает мою голову сильней, и я непроизвольно заглатываю остаток.

      – Вот и умница, – говорит темноволосая в лицо, дохнув на меня ароматом персикового йогурта, и хлопает одобрительно по плечу. Едва касаясь, но мне становится легче.

      Девушка подбивает подушки. Отклоняет меня назад, как куклу, и я взвизгиваю от пронизывающей острой боли под грудью. Дышу шумно, точно старуха. Мне страшно.

      – Без паники. Ты в рубашке родилась, милая, – наконец, медсестра отходит от кровати к окну. Черные локоны свешиваются на спину и трепещут, будто ленты на сквозняке. Девушка распахивает тряпье, похожее на занавески. Пыль соскальзывает с ткани и расплывается в воздухе мелкими частичками, словно крохотными бабочками. Солнечный свет режет глаза и заставляет зажмуриться.

      – Кто-то выжил? – шепчу обессиленно. По щекам медленно сползают слезы: они, как кислота, разъедают кожу. На миг перестаю дышать. Острее физической боли может быть только осознание необратимости.

      Девушка неторопливо поворачивается. Замечаю какие тонкие у нее брови и темные радужки. И понимаю все по глазам.

      – Еще один человек, – уточняет медсестра и протяжно выдыхает.

      Закусываю губу, чтобы не закричать. А у самой сердце, кажется, вываливается из груди. Жжет и горит внутри и вот-вот вместо воздуха из легких польется лава. Соленый вкус растекается по языку. Дышу. Пытаюсь дышать.

      Не место мне здесь. Почему я?

      Перед глазами пролетают сотни бессвязных картинок: капли пота на крыльях носа, рукав закатанной рубашки водителя, слипшиеся волосы, грязные пакеты, объемные сумки, букет малиновых гербер, полумрак, синие верхушки сидений, блики солнца на зашторенных окнах маршрутки. Затем к картинкам прибавляется звук: шуршание колес, мерный говор пассажиров, девичий смех в конце салона.

      Гул голосов резко обрывается миллисекундной гробовой тишиной. Слух взрывает высокий девичий писк. Он смешивается с визгом тормозов. Удар, и меня выбрасывает в проход. Несколько переворотов. Мир крутится в бешеном брейк-дансе, я чувствую в своей ладони чью-то руку. Яркий всплеск. И тьма.

      Смотрю в потолок и быстро моргаю, чтобы прогнать видение. Помогает, но сердцебиение уже не остановить. Оно напоминает мне стрелу безысходности и обреченности, что сорвалась с натянутой тетивы и летит в цель-судьбу.

      – Ну, что? Готова? – вырывает меня в реальность голос медсестры.

      – К чему?

      – Да посетитель пришел. Я же говорила, – девушка делает два шага в сторону. Хватает худенькими пальцами спинку кровати и глядит в мое лицо так смело и настойчиво, что на секунду кажется знакомой. Но потом я всматриваюсь и понимаю, что не знаю даже ее имени.

      Киваю неуверенно: сейчас не хочется никого видеть. Я даже знаю, кто пришел. Подозреваю. Меня сковывает ледяным страхом и липкая холодная капля сбегает под ворот рубашки. Смахиваю остатки слез, теперь они кажутся мне не горячими, а наоборот – ледяными, колючими и острыми, как стекло. Остается надежда, что это родные пришли, а не мой личный враг.

      Девушка еще