Самая простая вещь на свете (сборник). Эра Ершова
на такой не ездила.
– Еще поездишь. У тебя вся жизнь впереди! – Света была счастлива. Она улавливала в Маринином тоне те восторженные, с каплей незлобливой зависти нотки, которые еще в детстве раскрашивали самые пустяшные события ее жизни в яркие цвета. Маринино преклонение действовало на Свету, как мощное увеличительное стекло с положительным эффектом.
– Нам еще далеко? – поинтересовалась Марина.
– Нет, мы уже подъезжаем, – ответила Света. Она съехала с шоссе и сразу попала в ярко освещенный квартал.
– Мы где, в городе? – Марина крутила головой, жадно ловя первые впечатления.
– На окраине. Сейчас через этот мостик – и дома.
– А почему вы не живете в центре? Дорого?
– Здесь только нищие в центре живут, а те, кто платить может, стараются поближе к природе. Ты не сравнивай. Это тебе не Москва. Здесь до центра десять минут ехать.
Машина въехала на узкую, экономно освещенную улицу, с обеих сторон которой шли ровные ряды аккуратно подстриженных кустов. Чуть в глубине поднимались черными тенями крыши невысоких частных домов. Улица была тиха и пустынна.
– Вот мы и дома, – Света заехала в тесный гараж.
– Свет, а где люди? Я что-то на улице никого не видела.
– Люди? – Свету этот вопрос неприятно кольнул. Она страдала от этого мертвого, разливающегося по немецким улицам уже ранним вечером покоя. – Люди по домам сидят, – сказала она, вылезая из машины. – Вот мы завтра в город поедем, там поживее, – она открыла ключом тяжелую, покрытую белым лаком дверь. – Добро пожаловать, Усик, – сказала она и втолкнула ногой чемодан.
Марина стояла в дверях, не двигаясь, потрясенная простотой и недоступностью открывшейся перед ней картины. Большая прихожая была наполнена ярким, но очень мягким светом, на мраморном полу жесткий коврик с веселым детским рисунком. Маленький антикварный столик с горкой ключей посередине. А дальше, в дверном проеме, загораживая собой вход в гостиную, стоял высокий, широкоплечий красавец с ребенком на руках. Поражало это сочетание. Красавец и дитя. В Маринином представлении, сильно подпорченном московскими нормами морали, такие мужчины должны сниматься в кино, сидеть в ресторанах и без устали соблазнять женщин, а не нянчиться с детьми.
Мужчина поцеловал Свету и, сказав что-то по-немецки, передал ей ребенка. Девочка радостно сомкнула ручки на шее матери и прижалась к ее лицу пухлой щекой. Света обмерла от счастья.
– Моя красавица, радость моя, смотри, кого я к тебе привезла! Это тетя Марина, она будет твоей няней.
«Она будет твоей няней», – отозвалось эхом в Марининой голове. Она стояла на пороге как громом пораженная этой простой формулировкой ее, Марининого назначения. Отныне она переходит в собственность этого голубоглазого ребенка, становится приложением к чужому счастью. В этот момент ей стало ясно – та размытая граница, которая до сих пор разделяла ее и Светину жизнь на две полярных судьбы, превратилась в жесткую черту, за которую нельзя заходить,