Свет венца. Станислав Рем
ко мне смертную казнь. Незамедлительно.
– О как. – Бокий, подчиняясь привычке, прошёл к окну, присел на подоконник. – Что так срочно?
– Снова хотите пройтись по кругу?
– Нет, повторяться не станем. Мне известна ваша позиция. Единственно, не могу понять, зачем торопить события? А если мы передумаем и выпустим вас?
– Не смешите. – Полковник закинул ногу на ногу. – Я устал. Пожалуйста, Глеб Иванович, выполните просьбу. Я действительно устал. Устал от всего того, что творится вокруг. Знаете, когда я понял, что самодержавию приходит конец? Нет, не в семнадцатом. Значительно раньше, в девятьсот седьмом, когда познакомился с документами о причинах бунта на броненосце «Потёмкин». Матросов кормили червивым мясом, притом, что корабль стоял на рейде, в своих водах, рядом с Одессой, не в походе, и холодильники находились в исправном состоянии, не текли. А матросов кормили гнильём. Командир броненосца, первый помощник и начальник службы тыла прекрасно знали о том, что на судно поставляются испорченные продукты. Им закрыли глаза деньги, которые высшие чины получили в виде разницы от того, что обязаны были приобрести, и того, что приобрели в итоге. Как вам должно быть известно, гниль всегда дешевле. Именно командование броненосца являлось истинным виновником бунта. Ваши большевики только воспользовались ситуацией. И что мы имели в итоге дальнейшего расследования? Ни один из тех высших чинов не был наказан. Ни один! Потому, как подобное творилось не только на «Потёмкине». Коррупция. Империя сгнила в коррупции. О дворянской чести молчу, та просто растворилась в звоне монет. После всё, чем я занимался, только подтверждало мою убеждённость, что империя рушится. Рушится не снаружи, изнутри. Сгнивает, как перезревшее яблоко на ветке. Снаружи, вроде, красиво, а внутри черви. Сомневаюсь, что у вас, на основе той гнили, выйдет нечто толковое.
Белый замолчал. Молчал и Глеб Иванович.
Олег Владимирович провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Закрыл глаза, пробормотал:
На волосок от счастья —
Плачь, не плачь,
А сердце никого не хочет
Слушать.
И после стольких
Сразу неудач
Вдруг стало лучше…
Вот и я, Глеб Иванович, хочу, чтоб стало лучше. Некогда сии строки мне пропел Фёдор Иванович. Пропел просто так, самостоятельно придумав мелодию. Но как было светло и радостно тогда на душе. Сейчас тьма.
– Знакомы с Шаляпиным?
– А что в том удивительного?
– Я тоже его страстный поклонник. Посещали выступления?
– Редко. – Олег Владимирович ожил. – Зато он дважды осчастливил меня своим присутствием. Представьте себе: пел в моём доме, на Фонтанке. Кстати, где он сейчас?
– Здесь, в Петрограде.
– Остался при Советах?
– Удивлены?
– Жаль.
– От чего?
– Умрёт. Либо от голода, либо убьют. Сомневаюсь, что в ЧК кто-то ещё, кроме вас, чтит его творчество.
– Пройдёт время – будут почитать.
– Когда будет мёртвым?
– Зачем же так пессимистично? – Бокий прошёл к столу, налил в стакан