Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун (сборник). Коллектив авторов
рекой не приобретало молочно-белый оттенок, предвещая рассвет; бегала, пока заря не окрашивала горизонт в красный цвет.
Однажды я услышала чей-то топот прямо за моей спиной, и волна ужаса прокатилась по телу. Маньяк? Я резко развернулась, приготовившись противостоять незнакомцу. Чей-то силуэт приблизился, и я узнала Сяо Цзюй из нашей бригады. Девушка, запыхавшись, с трудом произнесла: «Хун, это я, Сяо Цзюй». Сяо Цзюй была очень полной, летом ее ляжки при ходьбе так терлись друг о друга, что появлялись гнойные раны. В профиль из-за тучных щек даже кончика носа не видать, а в глазах застыло сожаление, какое бывает, когда человек провинился и ждет, что его отругают. Работала Сяо Цзюй хуже всех, никто не хотел трудиться с ней в паре. Слабая, робкая, неразговорчивая, и у нее не было друзей. Хун так же, как и остальные, проявляла свой снобизм, ни разу и взглядом не удостоила эту некрасивую толстуху, не говоря уж о том, чтобы подружиться с ней. Я продолжила бежать, словно Сяо Цзюй – пустое место, а потом и вовсе погрузилась в свой мир. Однако толстая глупая Сяо Цзюй сделала вид, что меня тоже не существует, и пробегала вслед за мной до рассвета. Потом она несколько ночей подряд снова приходила, мы по-прежнему молчали, сосредоточенно бегая каждая сама по себе. Однако я выходила на пробежку не каждый день, могла пропустить из-за сильной усталости, дождя, тревоги или непонятной хандры и нервозности. Коллеги называли мои пробежки «занятиями спортом», но я бегала так давно, что они, хоть иногда и подшучивали, что у меня поехала крыша, в основном не обращали внимания, однако после того, как ко мне присоединилась эта Сяо Цзюй, мне стало как-то не по себе. Мне казалось странным, что под покровом ночи две молодые девушки молча бегают по открытому складу металлургического сырья. Я не могла объяснить, в чем несуразность этой ситуации, но ощущала себя полной дурой. Поэтому однажды ночью на полпути я вдруг внезапно развернулась и убежала. Я вернулась в комнату отдыха нашей бригады, на улице пошел сильный дождь, и я в душе радовалась, что вовремя вернулась и не попала под ливень, а та дуреха на открытом складе, где негде спрятаться, промокла до нитки. Я вышла из душа, дождь пошел на убыль, а Сяо Цзюй так еще и не вернулась. Мной овладело любопытство, я бросила полотенце и со всех ног помчалась на склад, где оторопела от увиденного: мокрая насквозь толстуха в мокрых рабочих штанах, прилипших к ее толстым, словно бочки, ляжкам, высоко задрав голову, не глядя под ноги и даже не пытаясь обогнуть лужи, неторопливо и неуклюже бежит, словно в замедленной съемке, лицо ее при этом выражает восторг. Я так поняла, что она наслаждается ощущением полета, пока никого нет рядом. Это прекрасное чувство, я тоже испытывала нечто подобное. Но важнее всего то, что меня внезапно охватила печаль за себя и за нее – мы обе так одиноки.
Следующие несколько дней я не ходила на склад бегать, но не выдерживала и следила за толстушкой. Сяо Цзюй каждый вечер отправлялась на пробежку, причем в любую погоду, с четырех часов утра