Тот день. Книга прозы. Вячеслав Овсянников
годков, упавших в ящик. На стене воззвания к молодому солдату: ценою крови защищать отечество. Гипсовый вождь на постаменте, кончик носа испачкан, будто в чернилах.
Мучила изжога – последствие обеденных щей, в которых повар Дрекулов, устав от стряпни, полоскал портянки. Чохов сунул в рот два незабинтованных пальца, и его вырвало разудалым соловьиным свистом.
Годки взвились с кулаками:
– Ты чего? Ты как здесь оказался? Пошел вон, пока грызло не свернули!
В этот момент входил замполит Мякота, язык розовым лоскутом свисал у него с губы. Очевидно, Мякота хотел облизать вверенное его заботам святилище, любимого Ильича в углу.
Чохов вспомнил: он имеет полное право на постельный режим. Скинул сапоги, влез наверх, распростерся под малогрейным синеньким одеялом, затаился в задумчивости.
– Тащите сюда, мерзавца! – взорвался визгом разъяренный Козлович. Три солдата внесли бесчувственное тело Кутько и свалили на койку.
– Это надо ж так нажраться! Мать в портянку! – комроты в ожесточении пнул сапогом безразличную ногу Кутько. – В гробу в белых тапочках ты теперь дом свой родной увидишь! – и Козлович еще раз хряснул по свешенной кутьковской конечности.
– Бабаев, Кирюков, Мясин! За мной! – скомандовал солдатам Козлович.
В дверях он столкнулся со старшиной Сидориным. Сидорин лихо отмахнул честь.
– Товарищ капитан, списочек. Расход имущества роты за квартал. Год кончается, я и подбил бабки.
Козлович приостановился, повертел в руках предложенный Сидориным список.
– А кто тебе сказал, что это рота? – вдруг проговорил он. – Ну, ну, не пугайся. Я тебе скажу больше: это совсем и не рота…
– А что же это? – тихим голосом, вытаращив рачьи глаза, спросил Сидорин.
– Это не рота, – повторил Козлович. – Это отряд врага. Заслан сюда для диверсионных целей. Под наших замаскировались, сволочи!
Козлович вернул листок ошарашенному старшине и покинул помещение, сопровождаемый караульной командой. Старшина последовал за ними.
Чохов откинул с головы одеяло, оглянулся. Никого. Дневальный, и тот оставил свой ответственный пост и куда-то исчез.
Кутько спал мертвецки, раскрыв широкую амбразуру ротовой полости. Не пошевелится, если бы даже сыграла ему сейчас подъем, гаркнув в самое ухо, труба страшного суда.
Пружинисто спрыгнув, Чохов не стал мешкать. У Кутько воинский билет. Поменяться шинелями…
Лес. Великаны-ели, на лапах примерзли куски снежного сала. Протягивали голодному Чехову. С трудом выдернул ногу, снег набился в сапог. Озирался: куда дальше?
Раздвинул хвойный шатер: перед ним Фальба и два солдата на лыжах, с автоматами.
Поиски
– Эй, солдат, просыпайся! Ленинград!
Живцов посмотрел: вагон пуст. Надо выбираться.
Декабрь, до рассвета часа три. Промозгло, платформа. Финляндский вокзал. Пассажиры схлынули за музейный паровозик в стекле на перроне. Город там?..
Живцов