Ипатия. Чарльз Кингсли
очевидцев пожара. Никто не знал даже, кто поднял тревогу. Не лучше ли спрятать в безопасном месте своих пленников и пойти к архиепископу за дальнейшими инструкциями? Так и порешили, и, наконец, достигли Серапеума. Перед Серапеумом возвращавшихся встретила другая толпа, которая сообщила им, что их одурачили. Александровская церковь не горела; из тысячи христиан, якобы убитых евреями, пока оказались налицо лишь три трупа, в том числе и труп бедного священника, лежащий теперь дома. Но зато говорят, что весь еврейский квартал идет на них!
При этом известии толпа решила как можно скорее удалиться в дом архиепископа, заколотить двери и приготовиться к осаде.
Но вот зазвучали вдоль улицы тяжелые шаги; во всех окнах мгновенно показались встревоженные лица, и Петр-чтец бросился вниз, чтобы нагреть большие медные котлы, – он по опыту изучил оборонительное значение кипятка. Блестящий диск луны осветил длинную шеренгу шлемов и панцирей. Слава богу, это были солдаты!
– Евреи идут! Спокойно ли в городе? Почему вы не предупредили убийства? В то время как вы храпели, перерезали более тысячи граждан!
Такими возгласами толпа приветствовала проходивших воинов, а воины спокойно отвечали:
– Довольно! Молчите и спите, мокрые курицы, или мы спалим ваш курятник!
Эта вежливая речь вызывала негодующие крики, и солдаты, хорошо знавшие, что с духовенством, хотя бы и безоружным, шутить нельзя, безмолвно продолжали свой путь.
Всякая опасность миновала; теперь всем хотелось болтать громче прежнего, и, без сомнения, эта болтовня продолжалась бы до зари, если бы внезапно не растворилось одно из окон, выходивших во двор, и не раздался властный голос Кирилла:
– Пусть каждый ложится там, где есть место. Утром вы все мне понадобитесь. Пусть немедленно явятся ко мне начальники параболанов с двумя пленниками и с теми, которые их захватили.
Через несколько мгновений Филимон вместе с двумя десятками лиц очутился перед великим человеком. Патриарх сидел за своим письменным столом и писал краткие приказы на небольших полосках бумаги.
– Вот юноша, который помог мне преследовать убийцу, – сказал Петр. – Он перегнал меня и потому подвергся нападению со стороны пленников. Мои руки, благодарению Господу, не обагрены кровью.
– Трое бросились на меня с ножами, – оправдывался Филимон, – и мне пришлось вырвать кинжал у этого человека, чтобы оружием обратить в бегство двух других.
– Ты храбрый отрок, но не читал ли ты в Священном Писании: если человек ударит тебя в правую ланиту, подставь ему левую.
– Я не успел убежать, подобно Петру и всем прочим.
– Но почему же?
Филимон сильно покраснел, но не решился солгать.
– Мне попалась… бедная раненая негритянка… ее сшибли с ног… и я не смел ее покинуть, так как она мне сказала, что она христианка.
– Хорошо, сын мой, очень хорошо. Я не забуду этого. Как ее имя?
– Я его не расслышал… нет, кажется, она назвала себя Юдифью.
– Ах, это жена того человека, который прислуживает