Непридуманная история Комсомольской правды. Александр Мешков
в тревоге. Подружки жалеют, сочувствуют. Ирочка уже пять лет встречается с женатым американским художником русского происхождения, и перспектива родить ребеночка у нее таяла на глазах. А тут красавец, стройный, поджарый журналист! Правда, пьющий, но это не беда! Мы все бухаем понемногу, когда-нибудь и где-нибудь.
– Вот ты выздоровеешь, я вернусь из Англии, и мы непременно сделаем ребеночка, – пообещал я. «А что, – подумал тогда я, засыпая рядом с пылающей в жару крошкой, – почему бы нет? Буду жить рядом с Таганкой…»
Утром, спотыкаясь, бредя стремглав в туалет, я увидел на кухне незнакомых людей, мужчину и женщину. Они пили чай. Увидев меня, они застыли в немом молчании, остановив на полпути движения чашек к ртам.
– Доброе утро! – сказал я, учтиво склонив в приветствии голову.
– Доброе утро, – услышал я уже сквозь мощное журчание струи.
– Там, на кухне, незнакомые люди, – сообщил я Ирочке, ныряя под одеяло.
– Здаю. Это папа и баба.
– Ничего, что я без трусов?
– Дормальдо. Ты де педвый.
В полдень мы все же заставили ее встать и поехать в мой сераль. Я должен был поутру с вещами отправиться в старую добрую Англию. Дома мы с ней крепко выпили, я бы даже сказал, надрались, за Родину. Я попрал ее всю ночь, с большим запасом, чтобы память обо мне сохранилась в ее душе на века. Вдруг я не вернусь. Мы дурачились, бесились, пели русские песни, пускали слезу.
Ранним утром позвонил снизу таксист, я вскочил, как задремавший часовой почетного караула, совершил ритуальный, сакральный, прощальный, торопливый акт, почетное омовение чресел, выпил 150 грамм для здоровья, присел на дорожку и выехал в аэропорт.
– Куда летим? – спросил таксист.
– В Лондон! – с гипертрофированным равнодушием ответил я, как если бы это были Мытищи.
– О! – уважительно воскликнул он. – Тогда, может быть, накинешь немного сверху долларов пятьдесят?
Накинул я ему по доброте. Эх! Ох! Ух! Щедрая русская душа! Не ведал я тогда, что через каких-то пару дней ой как я буду жалеть об этой купюре. Чтобы быть честным до конца по отношению к тому, реальному парню, который уезжает на чужбину в поисках счастья, чтобы реально побыть в его шкуре, я решил избавиться ото всех преимуществ, которыми я обладал на этот момент, и уже перед отлетом, в аэропорту, утопил в сортире записную книжку со всеми телефонными номерами моих лондонских друзей и знакомых, которые я тщательно переписал перед отъездом. Тогда я еще не знал, что делаю непростительную глупость.
2
В самолете, в салоне для курящих, я настырно приставал к прекрасной афроангличанке, обольщал, очаровывал своим интеллектом и куртуазным обхождением в меркантильной надежде, что та приютит меня на первых порах в своем особнячке. Но, к удивлению, получил вежливый отказ. Значит, не зря, не зря я с усердием Сизифа загодя истощал свои гормональные закрома! Я предварительно хорошо затарился в дьюти-фри, и оттого летел бесстрашно в онтологических размышлениях. Отчего?