Жернова. 1918–1953. Книга шестая. Большая чистка. Виктор Мануйлов
сотрудники, а известные всей стране писатели и поэты. Конечно, далеко не все любят наркома внутренних дел Ежова, иные наверняка ненавидят его всеми фибрами своей души, так ему, Ежову, и не надо, чтобы любили. Куда приятнее, когда тебя боятся, когда перед тобой стелются и лебезят.
«Ничего, и до вас скоро доберусь», – думает Николай Иванович, слегка кривя губы в подобии улыбки, кивая головой и легким отмахиванием руки давая понять, что аплодисменты тут неуместны.
За сдвинутыми столами задвигали стульями, освобождая почетное место среди особо известных писателей. Забегали официантки, меняя посуду, графины с водками, бутылки с винами и коньяками, тарелки с закусками.
Едва Николай Иванович сел за стол, как Бабель, налив полный бокал водки, протянул его Николаю Ивановичу, встал, постучал вилкой по графину и, дождавшись тишины в зале, воскликнул голосом, в котором звучал неподдельный восторг и восхищение:
– Друзья! Товарищи! Наш скромный ужин вместе с нами сегодня решил разделить один из тех людей, руками которых творится история! История с большой буквы! Этот человек является ближайшим сподвижником товарища Сталина, выдающегося вождя мирового пролетариата и всех угнетенных во всем мире. Это о товарище Ежове товарищ Сталин сказал, что из его «ежовых рукавиц» не вырвется ни один враг рабоче-крестьянской власти. Давайте же выпьем за то, чтобы эти рукавицы не знали устали в уничтожении врагов народа, наймитов мирового фашизма, вольных и невольных прислужников всемирного капитала! За здоровье нашего дорогого гостя, народного комиссара Николая Ивановича Ежова! Ура!
– Ура! Ура! Ура-ааа!
Весь зал встал, в едином порыве сдвинул бокалы.
«Дурачки, – думает Николай Иванович, оглядывая зал и узнавая среди собравшихся тех литераторов, чьи имена уже внесены в списки людей, подлежащих изъятию. Едва заметная злорадная ухмылка тронула узкие губы наркома. – Радуетесь? Веселитесь? Ну-ну! Радуйтесь, веселитесь! Недолго осталось…»
Еще пришла в голову шальная мысль: если бы сейчас да зачитать тот список, что лежит в его сейфе, – ах, какая бы сцена возникла в этом зале! Похлеще заключительной сцены в «Ревизоре» Гоголя. А потом бы под белы ручки – и в фургоны с надписью «Мясо», и в фургоны, в фургончики… Зря Сталин не дал «зеленый свет» душегубкам Ягоды-Берга, а то бы весь этот зал – да в душегубки! Да в душегубочки! Дверки закрыть – и вперед! Уж точно бы они там все и облевались бы, и обмочились бы, и наложили полные штаны.
И вот ведь странность какая удивительная: случись подобная Большая чистка лет десять назад… Да нет, какой там! – и подумать об этом не смели. Разве что выгнать из партии, а чтобы поставить к стенке – избави бог! Но пришло время – и Большая чистка стала возможной. Это какой же надо иметь ум, как надо чувствовать политическую обстановку в стране и в мире, какая к тому же нужна смелость, чтобы точно рассчитать время, понять настроение людей и быть абсолютно уверенным, что все пройдет тики-так! Ай да Сталин, ай да шашлычник! Что ни говори, а сам Ежов