Пертская красавица. Вальтер Скотт
как не смел бы прервать епископа, когда он служит обедню.
– Ну, завел свое, отважный и доблестный олух! – сказал ее отец и, обратившись к дочери, добавил: – Мы лучше всего отблагодарим небо, доченька, если вознаградим по заслугам наших ближних. Вот перед тобою тот, кого Господь избрал своим орудием, чтобы спасти тебя от смерти, а может быть, и самого худшего – от бесчестья. Прими его, Кэтрин, как верного своего Валентина и того, кого я желал бы назвать своим любезным сыном.
– Потом, отец! – возразила Кэтрин. – Сейчас я никого не могу видеть… ни с кем не могу говорить. Не примите это за неблагодарность – я, может быть, слишком благодарна тому, кто стал орудием нашего спасения, – но позволь мне сперва помолиться святой заступнице, во благовремение пославшей нам избавителя… и дай мне минутку, чтоб надеть платье.
– Ну, слава богу, девочка! Одевайся на здоровье, уж в этом тебе отказа не будет: первый раз за последние десять дней ты заговорила как женщина. В самом деле, Гарри, хотел бы я, чтобы моя дочь отрешилась от своей нерушимой святости, пока не настала пора причислить ее к лику святых, как вторую святую Екатерину.
– Нет, кроме шуток, отец! Клянусь вам, у нее уже есть по меньшей мере один искренний почитатель, готовый служить ей на радость так преданно, как только способен грешный человек. Итак, я на время прощаюсь с тобой, прекрасная дева, – заключил он с жаром, – и да пошлет тебе небо сны столь же мирные, как мирны твои помыслы, когда ты не спишь. Я пойду охранять твой покой – и горе тому, кто посмеет его нарушить!
– Мой добрый и отважный Генри, чье горячее сердце и так вечно не в ладу с безрассудной рукой! Не ввязывайся больше этой ночью ни в какие споры. Прими, однако, мою искреннюю признательность и постарайся, чтобы мысли твои стали такими же мирными, какими кажутся тебе мои. Завтра мы встретимся, и ты уверишься в моей благодарности. Прощай!
– Прощай, владычица и свет моего сердца! – сказал оружейник.
Сойдя с лестницы, что вела в комнатку Кэтрин, он хотел уже выйти на улицу, когда Гловер подхватил его под руку:
– Я готов радоваться этой ночной драке, как никогда еще не радовался звону мечей, если, Гарри, она и впрямь образумила мою дочь и научила ее ценить тебя по заслугам. Слава святому Макгридеру![13] Я даже чувствую нежность к этим озорникам, и мне жаль злополучного влюбленного, которому уже никогда не придется носить на правой руке шеврон. Эх! Бедняга до могильной доски будет чувствовать свою утрату, особенно когда станет надевать перчатки… Да, впредь он будет платить нам за наше искусство половинную плату… Нет, оставь, нынче ни на шаг от этого дома! – продолжал он. – Ты не должен от нас уходить, никак не должен, сынок!
– Я не уйду. Но, с вашего разрешения, покараулю на улице. Нападение может повториться.
– Когда так, – сказал Саймон, – тебе способнее будет отогнать их, оставаясь в стенах дома. Такое ведение боя наиболее подобает нам, горожанам, – отбиваться из-за каменных стен. Этому мы хорошо научились, выполняя повинность по несению стражи. К тому же в эту ночь было довольно переполоха
Название местности близ Перта, именуемой в просторечии Экклезмагерди (Ecclesia Macgirdi), еще уберегает от полного забвения память об этом древнегэльском святом.