Авантюристы. Н. Северин
что любимая девушка отвернется от него в такую тяжелую для него минуту, а между тем эта мысль все назойливее и назойливее залезала ему в душу.
– Сенатор Чарушин про мое дело знает? – спросил он наконец.
– А ты еще в этом сомневаешься? С чего же оспа-то так кстати с его дочками приключилась? – прибавил Таратин с злобной усмешкой.
Ему было очень жаль племянника, но он был из тех людей, которые чувства свои за стыд считают выказывать, и придерживался такого мнения, что нежностью боли сердца не исцелишь, а скорее растравишь.
– Откуда он это узнал, этого я не знаю, – может быть, от канцлера, а может быть – от той старой девки, сестры его жены, которая при ее величестве состоит. Но так или иначе, а ты не вздумай с ним про это заговорить! Сам должен понять, что дело это составляет тайну, которую я нарушил лишь для того, чтобы тебя просветить, в полной уверенности, что ты этим не злоупотребишь. Решение государыни еще неизвестно, может быть, она прикажет оставить эту каверзу без внимания или повелит произвести секретное расследование, или просто пожелает дать делу законный ход, все в ее воле, – прибавил он, покорным жестом наклоняя голову и разводя руками.
– Понимаю теперь, – произнес вполголоса Углов, отвечая на вопрос, не перестававший щемить ему сердце.
«Ничего ты не понимаешь, и слава богу!» – подумал старик, но вслух прибавил:
– Ну и хорошо! Надо быть мужчиной, Владимир. Отвернись от прошлого и смотри прямо в глаза будущему! Вот тебе мой совет… Поезжай себе с Богом. Если что нужно – пиши, ответом не замедлю… И советую тебе, до твоего возвращения, в публику не показываться. Не для чего тебе и к Чарушину ехать. Пока дело твое не распутается, о сватовстве тебе думать нечего. – Таратин крепко обнял племянника. На глазах его были слезы, но это не помешало ему закричать вслед, когда он вышел в зал: – Помни, что до тех пор со всеми невестами, которые тебе приглянутся, оспа приключится!
Понял ли Владимир Борисович злую насмешку, или нет, но поступил так, как будто ее не слышал, и, садясь в карету, приказал себя везти на Гороховую, к сенатору Чарушину.
Ехать надо было долго – дорога была убийственная, и приходилось двигаться шагом, а от дома Таратина, близ Таврического дворца, до Гороховой было далеко. Владимир Борисович был очень рад этому. Он надеялся до приезда привести в порядок мысли и чувства, но свежий воздух и уличное движение на развлекали его, и, как ни старался он следовать совету дяди и думать исключительно только о предстоящей поездке в чужие края, ему это не удавалось. Проклятое дело, поднятое против него таинственными злодеями, таким огромным, черным пятном застилало все прочие мысли в его уме, что он на нем только и мог остановиться, на нем и на Фаине.
Не думал он до сих пор, что эта девушка так глубоко засела ему в сердце. Не дальше как сегодня утром, отправляясь к дяде просить его быть сватом, Владимир Борисович был убежден, что любит ее самой умеренной, самой благоразумной любовью и что он именно потому медлит декларацией, что