Авантюристы. Н. Северин
вкусы и характер до такой степени, что он ни с кем не может ужиться. И действительно из человека, слепо преданного императрице, князь внезапно превратился в интимного друга наследника[2], а в последнее время стали ходить темные слухи про его будто бы сближение с великой княгиней[3].
Углов имел случай убедиться, что князь Барский сделался завсегдатаем того кружка гвардейцев, которые группировались вокруг Орловых, Пассека и других, враждебно относившихся к цесаревичу и распространявших слухи про дурное обращение последнего с супругой, пристрастие к немцам, неуважительные отзывы о государыне и тому подобный опасный вздор.
Одного этого было бы достаточно для такого человека, каким был тогда Углов, чтобы возбудить в нем недоверие к Барскому, но у него, кроме того, были другие причины относиться к князю если не враждебно, то по меньшей мере подозрительно: прошлой зимой Барский увивался за Фаиной, которую встречал у ее тетки, камер-фрейлины императрицы. Сама Фаина созналась Владимиру Борисовичу в этом. Правда, что это было до знакомства Углова с семейством сенатора Чарушина и, по словам Фаины, продолжалось недолго, тем не менее Владимиру Борисовичу казалось странным, что князь теперь так внимателен к нему.
– Он верно вас желает в свою партию привлечь, – ответила Фаина, когда однажды Углов спросил у нее, с какою целью князь Барский так лебезит с ним?
В этом ответе не было ничего удивительного. Такое было время, что во всех домах столицы только и речи было, что о партиях, переворотах и заговорах. О том, чтобы причинить какую-нибудь неприятность царствующей императрице, мало кто помышлял, а если такие и были, то вслух мысли свои выражать не осмеливались. Императрица была слишком любима всеми; но она становилась стара, часто хворала; из достоверных источников было известно, что ее преследует мысль о смерти, что у нее были видения, предвещавшие скорую кончину, что и в нраве ее произошел зловещий переворот: с каждым днем все больше и больше охладевала она к светской суете и мирским утехам, тяготилась делами, громко сетовала на невозможность совсем удалиться от света, и при этом, как прибавляли шепотом, у нее все чаще и чаще прорывались слова, доказывавшие ее разочарование в наследнике престола.
Приверженцы цесаревны, число которых возрастало с каждым днем, в особенности среди молодежи, с усердием распространяли эти слухи. Старики неодобрительно покачивали головами, уверяя, что все это – не что иное, как выдумки досужих умов. Но удержать поток сплетен и предположений никто не мог. Всеобщее ожидание перемены, искусно поддерживаемое таинственными личностями, проникало всюду. Уж на что семья Чарушиных слыла за осторожнейшую и благоразумнейшую, но и в ней в последнее время возник раскол: отец, облагодетельствованный императрицей благодаря сестре его жены, молил Бога о продлении жизни царствующей государыни и проповедовал глубокую преданность избранному ею наследнику престола; дочери же, со старшей сестрой во главе, восхищались великой княгиней. Жаркие споры,
Петр Федорович.
Екатерина Алексеевна, будущая императрица Екатерина Великая.