Бенефис. Евгения Палетте
его выбросить, но так и не сделала этого. И в такие минуты, когда, возвращаясь с работы, она на короткое время присаживалась в него, чтобы отдохнуть, не жалела.
– Всё-всё? – опять спросила она, глядя в его необъятные голубые глаза, от короткого прямого взгляда которых она когда-то переставала дышать.
Сейчас она смотрела в них спокойно, не боясь показаться другой, неожиданной, не боясь разочаровать его или разочароваться самой. Но долгих взглядов все-таки избегала. «Ни к чему это», – думала она. И всегда в таких случаях что-нибудь говорила, чтобы не слышать, как в возникшей вдруг тишине появляется вакуум, и все, что есть вокруг – стол, телевизор, диван, пара репродукций на стенах, кресло-качалка и она сама, – в мгновенье перестает существовать. «Что было, то было», – думала она. Сейчас все по-другому.
– Ты не поверишь, – продолжал Алексей, присаживаясь напротив, на край дивана. – Мне вчера принесли пенсию за два месяца. И я ходил в магазин.
– Ну вот, я же говорила, – обрадовалась Лизавета Петровна. – Надо было только подождать, – медленно сказала она, вспоминая, как трудно было выхлопотать эту пенсию. Не имея точно выставленного диагноза, а значит, и права на инвалидность, он мог рассчитывать только на пенсию по выслуге лет. – Подожди. А ты что, сам ходил? – спохватившись, просила Лизавета Петровна.
– Сам. Меня Вовка надоумил. Звонил с какой-то «банки» в Северной Атлантике: «Иди, говорит, сам. Мать придет с суток никакая». Я и пошел.
– А чувствуешь себя как?
– Сегодня повеселей. Сегодня – солнышко, – отозвался Алексей.
Мячикова молча смотрела на него, стараясь понять, что же все-таки с ним. «Кашель. Ну, курит. Должно быть, бронхит. Еще слабость. Температуры не бывает. Во всяком случае, рентгенограмма, сделанная полтора месяца назад, никаких опасений не вызывает. Кардиограмма – тоже ничего особенного, – вспоминала она. – Но одышка, пот, бледность, частые смены настроения. Может, и правда – нервы», – опять думает она, чувствуя, что почти засыпает. – «Узнать бы, почему одышка. Надо спросить доктора Силина».
– Иди, отдыхай, – кивнул Алексей в сторону двери в смежную комнату.
Она поднялась и направилась в ванную.
– Да, Лиза, звонил доктор Силин, – вслед ей проговорил Алексей. – Извинялся. Консультации сегодня не будет. Перезвони ему. Он будет в два.
– Поняла, – сказала Лизавета Петровна, вспомнив, что да, консультация.
И каким-то отделом мозга обрадовалась, что этой самой консультации не будет. Прошло еще несколько минут и теперь, уже оказавшись в своей комнате на постели, она не заметила, как сон заполнил все, прилегающее к ней, Лизавете Петровне Мячиковой, пространство. Это была одна из самых первых «хрущевок», с двумя смежными комнатами, крохотной кухней, отделенной от большой комнаты фанерной дверью, и такой же крохотной, как кухня, ванной. Это была квартира, где когда-то жила их любовь, где родились их дети, а когда любовь ушла, все, что происходило в этой квартире потом, было освещено