Магнетизерка. Леонид Девятых
трактир. К тому же известное дело: на Руси от сумы да тюрьмы зарока нетути.
Старик Шешковский чем-то был похож на графа Суворова: такой же орлиный профиль, такая же невысокая сухощавая позитура, в коей чувствовалась скрытая сила – тронь, тогда узнаешь! Он вполне добродушно встретил Татищева, тотчас отпустил молодцев, которые исчезли, словно дематериализовались – таковое словечко вычитал Татищев в одной скушной книге, валяясь целыми днями на продавленном диване.
– Вы, верно, гадаете, зачем, мол, понадобились старику Шешковскому, ведь за вами ничего такого нет? – после обычных приветствий произнес Степан Иванович, вглядываясь в Татищева.
– Вам виднее, господин обер-секретарь, – довольно смело ответил Павел Андреевич.
– Верно, нам виднее! – усмехнулся советник императрицы, очевидно имея под словом «нам» государыню императрицу Екатерину Лексевну и себя. – Но за вами действительно ничего особого не числится. Так, грешки молодости. Впрочем, у кого их нет?
Татищев промолчал.
– Да вы присаживайтесь, – указал рукой Шешковский на свое знаменитое зловещее кресло, о коем легенд ходило не менее, чем о его владельце.
Павел Андреевич сел и непроизвольно вцепился в кожаные подлокотники, на что Шешковский усмехнулся одними уголками губ.
– Не беспокойтесь, господин Татищев, это другое кресло, – произнес обер-секретарь серьезно.
Ну конечно! Тебе верить – что у фактора Зельца золото покупать. Такое же дутое, как твои заверения.
«Это другое кресло». Эти слова, да еще сказанные с учтивой улыбочкой, услышала несколько месяцев назад генеральша Кожина, а потом, когда села, подвинул Степан Иванович на нем какой-то рычажок, и замкнуло сие креслице генеральшу по рукам и ногам железными обручами. После в полу люк открылся, и стало сие кресло опускаться под пол, а генеральше и вовсе показалось, что в преисподнюю. А потом, когда только голова над полом осталась, освободили подпольные мастера генеральшу от кресла, подняли юбки, сняли кружевные порты и, покуда обер-секретарь читал голове генеральши мораль, высекли ее по филейным частям как сидорову козу. Затем надели порты, опустили юбки и, прикрепив к ней кресло, подняли, всю изреванную, наверх. К тому времени и Степан Иванович закончил моралитэ. Снова рычажок на креслице подвинул, и оковы железные прочь, как будто никакой экзекуции и не было. Да и то: зачем генеральше Кожиной понадобилось говорить в маскераде, что пора бы императрице угомониться и престать проводить в Эрмитаже свои интимные сатурналии и менять любовников как перчатки.
Кто ее за язык тянул?
Она что, «Указа о неболтании лишнего» не читала? Впрочем, как известно, незнание указов не освобождает подданных империи от наказания.
– Не извольте сомневаться, это другое кресло, – снова повторил Шешковский, словно прочитав мысли Татищева. – А пригласил я вас, милейший Павел Андреевич, с тем, чтобы сделать вам предложение.
«Руки