Смута. Юрий Теплов
за своё отвечу, – сказала Соловьева, сглатывая окончания слов. – Да, жила, как королевишна. С артистами тусовалась. И сама жила, и другим жить давала. А все одно – крошки перепадали. Куски бугры расхватывали! Всех заложу!
– У вас нет никаких доказательств, Валентина Федоровна.
– Есть!
– Почему же вы не хотите представить их следователю?
– Ха! Все они заодно. И ты с ними, господин хороший!
– Моя фамилия – Уханов. Для вас я – Борис Аркадьевич.
– А мне без разницы. Ополчились на бабу – крайнюю нашли! Да ихний начальник сам у меня процентами кормился! – «Проценты» она произнесла с ударением на первом слоге. – А ваш Красавчик меня на даче прятал, когда в розыск объявили. Он и паспорт с турецкой визой выправил. Да видно, что-то не так сделал, захомутали в аэропорту.
Из-за Красавчика по фамилии Ненашин адвокат и добился свидания с Соловьевой. Ненашин был советником президента и, по слухам, постельным дружком его дочери. Дружка долбали и правые, и левые. Думцы то и дело выдергивали советника для объяснений. Особенно доставалось ему за связь с финансовой пирамидой «Мальвина», которой рулила мадам Соловьева. Прижимала его и генпрокуратура. Потому и обратился в адвокатское бюро. Но захимичился, заврался, даже перед своим адвокатом.
Однако адвокат нутром чуял, что «Мальвина» обирала дураков с благословения советника. И если у Соловьевой есть какие-либо доказательства, они рано или поздно попадут в руки следователей. Тогда показательный суд, и проигранный процесс. Проигрывать он не собирался, просто не мог этого допустить. Мало того, что существенно уменьшился бы гонорар – лопнула бы репутация, которую он взращивал правдами и неправдами.
Опасные улики требовалось нейтрализовать, потому он сам решил пообщаться с Соловьевой, что было совсем непросто: Лефортовская тюрьма считалась неприступной для посторонних. Но универсальная долларовая отмычка и тут помогла открыть железные двери.
– Ваши слова, Валентина Федоровна, – вкрадчиво сказал он, – можно квалифицировать как оговор.
– Не держите меня за дуру! Мои доказательства на бумаге. Записочки, самолично им написанные: тому – столько-то наличными отгрузить, другому – столько зелеными… В надежном месте мои доказательства! Где – скажу только на суде. А если что со мной случится, подруга знает, куда их передать. Приедет в Москву и передаст. Я за это ей хорошие бабки отвалила…
Ее щекастое лицо с тусклыми бусинами-глазами вдруг сморщилось. По щекам поползли крупные слезы. Манто свалилось на пол. Она подняла его.
– Пускай Красавчик вытаскивает меня отсюда! Не то – хуже будет! Так и передай господину советнику!..
Уже стемнело, когда проходная Лефортовского каземата вытолкнула адвоката на улицу. Шофер Миша ждал его на улице Солдатской.
Они ехали по сверкающей огнями Тверской. На «Пушке», у «Макдоналдса», проходил ежевечерний развод проституток. В милицейских кругах поговаривали, что и Соловьева начинала свою карьеру на Пушке. Сегодня она открыто занималась