Записки падающего. Игорь Смирнов

      Я не то что бы наконец-то расстроился… Нет, я просто сделался каким-то бесчувственным, тупым. А пожалуй, мне даже было чуть-чуть интересно. Вокруг сновали озабоченные родственники… И три дня не надо было ходить в школу.

      Да, как-то слабо я выражал свою скорбь, и это не могло сойти незамеченным. Тётя Маруся (мать Лиды), моя любимая тётушка, тоже, кстати, обожавшая меня, поймала меня понуро плетущегося по коридору, жестковато так прихватила, притиснула к себе рукой, и сказала что-то такое строго: почему это я, дескать, не плáчу? Вон на старшего брата посмотри! Стоял у гроба на коленях и рыдал. А ты? Хоть бы проронил слезинку!

      В самом деле. Даже над могилой у меня были в общем-то сухие глаза. Скроил только ужасно жалкую физиономию – жалел-то я самого себя, потому что меня уже достали – все эти упрёки в моей бесчувственности и сама она, эта бесчувственность. (Где-то я слышал потом, или читал, что на самом деле люди всегда только себя и жалеют, даже белугой ревмя над самым что ни на есть чужим горем, – значит, просто горе это тоже их касается, какой-то наносит им урон, а уж они этот урон и оплакивают… Должно быть, у Ницше.) Ну почему я такой? Почему я не могу взять да просто погоревать, как в таких случаях горюют все нормальные люди?

      …Сейчас бы я поплакал, сейчас бы я поплакал, бабушка над тобой, шептал мысленно я, забившись в угол громадного креслища, отброшенная книжка Стругацких где-то под коленом, глаза тупо уставлены вверх, к потолку, и на них в самом деле выступили слёзы. Дважды или трижды бабушка меня поняла, когда родичи – не понимали, только снисходительно фыркали в сторону или похлопывали по плечу; дважды или трижды толстокожая бабушка явила чудо… И, может быть, опять настал такой момент. Наше глубинное родство выявилось бы, пригодилось…

      Мне показалось, кто-то идёт сюда. Я мигом встряхнулся. Трезво поглядел вокруг себя. Нет, просто отец или мать поднялись с дивана, чтобы свет включить, и вернулись обратно на диван. А у меня в комнате было сумрачно. Битлз, как тени, расплывались на стене. Надо завтра же снять… А сейчас – спать. Я вдруг почувствовал нормальный позыв ко сну, впервые на неделе…

      Я пошёл в ванную чистить зубы. Родители ни о чём меня не спросили, когда я проходил мимо, когда шлёпал обратно. Мать сидела серьёзная, подавшись корпусом вперёд, вся устремившись к экрану. Отец – наоборот, откинулся назад, слегка развалясь, правая рука поверх спинки дивана, нога на ноге. Я всё-таки закрыл дверь – но показалось мало. Высунулся к ним в комнату, уже в трусах: «Сделайте потише…» – «Ты уже спать?» – удивился отец, а сам не отрывался от телевизора. – «Угу…» – пробурчал я. – «Мы завтра часов в двенадцать уедем», – сообщил он, всё так же глядя мимо меня. «Угу…» – опять ответил я. Больше мы ничего не сказали друг другу, а на следующий день вообще не виделись.