Патриарх Никон. Том 2. Михаил Филиппов
князя Трубецкого и сам подходил к окну, глядя на площадь, и, когда князь, выйдя на площадь, направился ко дворцу, Алексей Михайлович пошел ему навстречу в сени.
– Что, княже? – спросил он.
Князь передал ему разговор свой с Никоном и подал царю письмо.
– Что может писать человек в гневе! – милостиво произнес царь. – Возвратись вновь в собор, отдай назад патриарху его письмо и проси его остаться на престоле патриарха.
Никон ждал почему-то, что сам царь приедет к нему и примирится с ним. Сильная тревога овладела и патриархом и всеми предстоящими: Никон то садился на нижней ступени патриаршего места, то вставал и подходил к дверям; народ с плачем не пускал его: наконец, Никон до того расстроился, что сам заплакал.
Но вот не царь, а князь Трубецкой возвращается из дворца, отдает назад Никону письмо и просит от имени царя патриаршества не оставлять.
Приходит Никону мысль: им так пренебрегают, что даже и письма его не хотят читать, и он восклицает:
– Уж я слова своего не переменю, да и давно у меня обещание патриархом не быть.
Сказав это, он поклонился боярину и вышел из церкви.
Карета его стояла у церкви; он вошел в нее, но народ выпряг лошадей.
– Так я и пешком пойду.
Он пошел через Красную площадь к Спасским воротам.
В это время Москва, осведомившись о происходящем в Успенском соборе, бросилась в Кремль, и вся площадь была уже занята тысячами волнующегося и плачущего народа.
Заперли Спасские ворота и не выпускали Никона.
Из дворца это видели, бояре встревожились и поняли, что это волнение может принять дурной оборот, если вырвется хотя одно какое-нибудь неосторожное слово рассерженного Никона, а потому оттуда отправилась сильная стража с боярами и заставила народ отворить ворота.
Никон, сидевший в углублении ворот, когда их открыли, пошел пешком через Красную площадь на Ильинку, на подворье своего Нового Иерусалима…
Так они прошли некоторое расстояние, но Никон упросил народ разойтись, причем благословлял его.
С плачем и рыданием все прощались с ним, целовали его ноги и одежду.
И Никон плакал навзрыд, – ему казалось, что с любимым народом он расстается навек.
Это не было прощание патриарха с паствой, а отца – с детьми…
Народ разошелся, и Никон уехал в свое подворье.
Напрасно он ждал здесь несколько часов[11], что из дворца ему пришлют хоть ласковое слово или от царя, или от царевны Татьяны Михайловны.
Ожидания его были напрасны… И вот почти без чувств монахи усадили его в карету, и лошади помчали его в Новый Иерусалим.
XI
Интрига
Удаление Никона из Москвы было с его стороны величайшею ошибкою: он дал возможность всем врагам своим поднять головы и повести его к окончательной размолвке с царем.
Первые восстали раскольники и торжественно праздновали удаление еретика из Москвы: жена Глеба Морозова, раскольница Феодосия, и жена Урусова – фанатички, –
Некоторые уверяют, что он здесь пробыл три дня.