Царь и гетман. Даниил Лукич Мордовцев
де воно гаспидьске, – радостно сказал казак, вынув из платка какую-то бумагу и подавая ее Палию.
– Що це таке? – спрашивает этот последний.
– А Бог его знае, що воно таке е… писано щось…
– А где взяв?
– У Паволочи дали… У того козака найшли за скринею, де московський пип ночував… Може, воно яке там, Бог его знает, що воно надряпано… Може, й песа там наколупано…
И Палий, развернув бумагу, прочел:
– «А в Хвастове по земляному валу ворота частые, а во всяких воротах копаны ямы да солома настлана в ямы, там палиевщина лежит, человек по двадцати по тридцати, голы, что бубны, без рубах, нагие, страшны зело; а в воротах из сел проехать нельзя ни с чем, все рвут, что собаки: дрова, солому, сено, с чем ни поезжай…»
– Бреше гаспидив москаль, – не утерпел казак, – бреше сучiй сын…
Палий улыбнулся.
– Себ то ты попа так, Охриме?
Охрим смутился, но не растерялся…
– Ох, лишечко… Хиба ж се пип пише?
– Пип, Охриме.
– Так окрим его священства… А все же бреше..
– «А когда мы приехали в Паволочь, – продолжал читать Палий, – и стали на площади, так нас обступили, как есть около медведя, все козаки-палиевщина: и все голутьба беспорточная, а на ином и клока рубахи нет, страшные зело, черны, что арапы, и лихи, что собаки, из рук рвут. Они на нас стоя дивятся, а мы им и втрое, что таких уродов мы отроду не видали; у нас на Москве и на Петровском кружале не скоро сыщешь такого хоть одного…»
– А то ж! Воно трохи й правда, – заметил старик, кончив читать и догадавшись, что это, вероятно, листок из дневника или путевых заметок отца Иоанна, оброненный в Паволочи.
Как бы то ни было, но листок этот заставил задуматься старика. По листку Палий мог судить, какие вести и в каком виде доходят о нем до Москвы, до бояр и до царя, и насколько эти вести отвечают его задушевным, глубоко таимым от всех планам… Вести не лестные: они могут только бросить тень на то, что всю жизнь лелеял Палий в своей казацкой душе, а теперь уже светилось вдали не то путеводною звездою, не то погребальным факелом… Ведь могила-то уж не за горами…
– Спасиби, Охриме… Приходь сгодя, дило буде, – сказал старик и, поникнув седой головой, снова направился к дому, бормоча: – Бидна Украина… коли-то твое сонечко встане?..
Солнце действительно вставало, но не то, которого искали старые очи Палия Семена.
VII
Много было в то время работы Палию, и было о чем подумать; и молодому черепу так впору бы лопнуть от дум беспокойных, от тяжкой неизвестности, которая тяготела над Правобережной Украиной, которую старые, но еще мощные руки Палия буквально вынули из могилы, как о том пророчествовал Юрий Крижанич… Не хочет брать Палия с его воскресшею Украиною под свою высокую руку московский царь, да и как ему взять его и всю его буйную Палиевщину под свою руку, когда он шибко задрал шведского короля, отнял у него ключ к морю Варяжскому, и сердить Польшу не приходится. А взять Палия – значит рассердить Польшу, потому: Палий-де полковник в подданстве состоит у польского короля, союзника царского, да вся Правобережная