За скипетр и корону. Грегор Самаров
цветущего молодого человека, стоявшего перед ним в молодцеватой военной позе.
– Я запоздал, – проговорил лейтенант, – потому что у нас еще много было дела. Товарищи кланяются, будут завтра сами тебя поздравлять, милый отец, если, конечно, их отпустят – у нас теперь полон рот забот: маневры в нынешнем году начнутся раньше. Только что получен приказ, и ты можешь себе представить, как все всполошились.
Лейтенант, пожав приветливо брату руку, подошел к сестрам и пасторской дочери, и вскоре вместе с ними и с аудитором Бергфельдом погрузился в веселую, часто прерываемую громким смехом болтовню. Пастор с обер-амтманом и его старшим сыном подсели к хозяйке дома на диван, возле большого стола.
– Странная вещь! Вот сын говорит, да я и в газетах прочел – это изменение срока маневров, – сказал обер-амтман. – Внешняя политика не моя специальность, и я никогда ею много не занимался, но к чему эта мера в момент нынешнего серьезного кризиса, я не понимаю.
– Это средство разрешить многие затруднения, – заговорил асессор с миной человека посвященного. – Отношения между Австрией и Пруссией с каждым днем становятся более натянутыми, и германские правительства хотят мобилизовать союзные контингенты. Пруссия требует с другой стороны строжайшего нейтралитета. И вот почему избрали эту меру, чтобы избегнуть мобилизации и все-таки иметь войска под рукой готовыми к походу, если столкновению суждено состояться.
– При всем моем уважении к твоей министерской проницательности, – сказал шутливо обер-амтман, – я не могу понять, к чему это должно привести? Если Пруссия требует нейтралитета, то ведь такой несомненно вызывающей мерой она точно так же может встревожиться и оскорбиться, как и мобилизацией. Собственно же боевая готовность этим вовсе не достигается, и Австрия со своими союзниками непременно увидит в этом враждебный шаг. По-моему, теперь следовало бы решиться на что-нибудь определенное. Не состоится война – на что я надеюсь, – мы ничего не потеряем, а если ее не миновать, тогда, по крайней мере, она не застанет нас врасплох.
– Что касается меня, – прибавил он задумчиво и серьезно, – я не люблю пруссаков. Мы, ганноверцы старой чеканки, не симпатизируем прусскому духу. Мне жаль, что у нашей армии отняли старинный ганноверский мундир и взамен ввели много прусского. Еще больше я сожалею о том, что теперь Бенингсен нас окончательно хочет подвести под прусское начало. Я, конечно, с одной стороны, не хотел бы ссориться с сильным и опасным соседом, но с другой – не хотел бы вступать в рискованные препирательства и с Австрией, к которой не питаю никакого доверия и от которой ни нам, ни Германии никогда не доставалось ничего хорошего. Главное, мне бы не хотелось, чтобы мы в нашем опасном, рискованном положении сели между двух стульев, и… Впрочем, – прервал он сам себя, – это дело сидящих там, наверху. Нашего министра иностранных дел, графа Платена, я не знаю – видел раз в Ганновере, и он тогда показался мне вежливым, приятным