Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет
и жити тихо и смирно, корчмы и блядни не держати и никаким воровством не воровати и с его поместной деревни, где он, князь-боярин Симеон меня посадит, не сойти и не сбежати, а во крестьянство и в бобыльство ни на котору землю, ни за монастыри, ни за церкви, ни за помещики, никуда не переходити. А нечто аз, Васька, нарушу сие, и где меня князь-боярин Симеон с сею жилецкою записью сыщет, и аз, Васька, крепок ему во крестьянстве в его поместьи, на тое деревню, где он меня посадит, да ему ж взяти на меня заставы четыре рубли московских.
Выводков рассеянно слушал и сочно зевал.
Подьячий передохнул и сунул ему в руку перо.
– Аминь!
– Аминь! – выплюнул сквозь зубы холоп и склонился над кабалой.
– Об этом месте крестом длань свою закрепи, – нетерпеливо притопнул подьячий.
– Мы и граматичному учению навычены, не токмо крестам!
И с огромным трудом Васька вывел:
Васька сын Григорьев Выводков рубленник.
Подьячий присвистнул от удивления:
«Разрази мя Илья-пророк, ежели видывал аз грамоте навыченных смердов!»
Он оттопырил тонкие губы и таинственно шепнул на ухо ухмыляющемуся кабальному:
– Уж доподлинно ль бобыль ты? Не из соглядатаев ли худородных?
Васька испуганно отступил.
– Живу, како дал Господь живота. Про свары господаревы не разумею и в языках не хожу. – И, стукнув себя в грудь кулаком: – А токмо, к жалости своей, опричь подписа, не навычен был тем юродивеньким.
Он прямо поглядел в недоверчивые щелочки глаз подьячего.
– Живал аз однова в лесу с блаженным Иовушкой.
Подьячий сморщил открытый, выпуклый лоб и шумно вздохнул.
– Обман ежели, памятуй, не миновать тебе в железы обрядиться. За удур[5], не будь я Ивняк, у нас – во!
В избу вошел надсмотрщик за работами.
– Кланяйся спекулатарю, – ткнул Ивняк Выводкова ногой и передал надсмотрщику кабальную запись.
– Рубленник тебе новый.
Выводков отвесил спекулатарю низкий поклон.
– Разумею и пашню пахати и срубы ставити.
– А и хоромины князь-боярам?
– На том и живу.
Ваську увели на постройку.
На обведенном тыном лугу рубленники ставили повалушу[6]. Глухой подклет уже был почти готов.
Староста долго опрашивал Выводкова, пока, наконец, задал ему несложный урок.
К полудню пришел на постройку боярин. Работные людишки побросали топоры и, распростершись ниц, трижды стукнулись о землю лбами.
Симеон хлестнул в воздухе плетью.
– Робить!
Васька первый вскочил. Князь с приятным изумлением поглядел на статного рубленника.
– Пядей[7] то сила в холопьих плечах! – распустил он в улыбку толстые губы и намотал на палец край волнистой каштановой бороды.
Спекулатарь приложился подобострастно к поле княжеского кафтана.
– По господарю и людишки. Аль вместно князь-боярину Симеону, опричь
У д у р – ложь.
П о в а л у ш а – летние покои.
П я д ь – четыре вершка.