Красная книга улицы Мира. Повести и рассказы. Константин Зарубин
вела себя самым неправильным образом, то есть пыталась оправдываться или вообще орать в ответ вместо того, чтобы просто реветь и просить прощения.
– Харе вопить, Лен, – в дверях кухни показался отец. – Дальше я с ней поговорю.
Мама разжала скрюченную руку, отпуская воздух. Ладонь, хлеставшая невидимую голову, тоже обмякла, упала на передник. Спина в халате распрямилась.
Олеська вгляделась в мамино лицо. Она ни разу не видела мамино лицо в такие секунды, когда передавали эстафету, потому что всегда зажмуривалась или смотрела в пол, или по-собачьи заглядывала в лицо папе, вымаливая прощение. Теперь она увидела, как мамин взгляд изменился, едва отец положил руку на плечо невидимой Олеськи. Бешенство схлынуло, остались просто глаза, припухшие от лука. Мама выглядела растерянно, как будто вышла из автобуса не на той остановке. Она открыла рот, и Олеська испугалась, что мама наконец поняла, что орала на пустое место. Сейчас она повернёт голову, заметит настоящую Олеську, укажет на неё папе.
Но ничего этого не случилось. Мама не издала больше ни звука. Она молча смотрела, как папа уводит пустое место в комнату, ставит его на невидимые коленки возле дивана, выдёргивает ремень из брюк, висящих на спинке стула, снова подходит к дивану, дважды складывает ремень пополам. Теперь мама выглядела так, словно поняла, что автобус, который привёз её не на ту остановку, больше никогда не вернётся.
Папа размахнулся и стеганул пустоту у дивана. Мама начала жевать нижнюю губу. Её руки бесцельно тёрлись о передник. Телевизор надрывался пуще прежнего – на Спартакиаде кто-то кому-то забил или куда-то прыгнул. Ледяной ужас, сковавший Олеську, внезапно стал другим, горячим ужасом. Олеська отодрала себя от дверной коробки, бросилась на улицу, слетела с крыльца прямо в тапках, отчаянно пошлёпала по мосткам влево, в сторону прогона, по которому как раз проносился на новом велике Лёшка Беззубенко.
– Олеська! – крикнул он, затормозив сразу всеми тормозами. – Хочешь, на багажнике покатаю?
Лёшке в том году достали низенькую «Эврику», без верхней перекладины для настоящих мужчин. Он почти не падал с неё и не боялся катать на багажнике.
«Лёша занесён в Красную Книгу», – вспомнила Олеська. Он был занесён в самом низу первой страницы, а она в самом верху.
– Лёшка, ты занесён в Красную книгу, – сказала она, подходя к велосипеду.
– Чё? – не понял Лёшка. – А чё ты с портфелем? Чё грязная вся?
Олеська забралась на багажник, поджала ноги в тапках и вцепилась обеими руками в седло.
– Ниже возмись, за трубку, жопе щекотно, – заёрзал Лёшка.
Олеська послушалась.
– Ща попробую разогнаться, чтоб из прогона выехать, не слезая, – объяснил Лёшка, когда они затряслись по укатанной щебёнке.
– Я на тириконник лазила, – сказала Олеська, улыбаясь в Лёшкину спину. – Я узнала, как заносить в Красную книгу. Про которую Нин