Мятежная Анжелика. Анн Голон
погремушками, под которые пляшут эти марионетки. Ах! Иметь право на табурет в присутствии короля… Какое достижение!.. Сидеть за столом королевы и тасовать карты… Какое блаженство!.. Такие ничтожные пустые страсти, но постепенно они завладевают вами целиком и душат как змеи: карточная игра, вино, драгоценности, почести… Может быть, я любила по-настоящему только танцы и красоту садов, но плата была слишком велика: подлые компромиссы, зависть глупцов, которым оставляешь на растерзание свое тело… просто из-за скуки. Расточать улыбки окружающим, покрытым отвратительными язвами, которые ты угадываешь по их глазам, язвами куда более отвратительными, чем те, что я видела на Востоке на лицах прокаженных… Вы и вправду думаете, господин Молин, что я могла бы устроить свою жизнь ценой таких страданий? Что я сподобилась чуда остаться в живых только для того, чтобы вновь так низко прислуживать? Нет! Нет! Это означало бы, что пустыня ничему меня не научила…
И, глядя на нее, все еще истерзанную, со следами глубокого страдания, которое, как вуаль, покрывало ее красоту и подчеркивало чистые линии лица, суровый Молин испытывал уважение и какую-то робость. Доводы Анжелики, несмотря на перенесенные испытания, оставались неуязвимыми, и приходилось только сожалеть, что теперь непреклонный взгляд она обращала на мерзости эпохи. Молин не мог удержаться от вздоха. В своей борьбе он пытался не столько убедить ее, сколько спасти.
Надвигалось неизбежное, небывалое бедствие, которое разрушит все, что составляло достижение его жизни. Не только богатство, которое, как он знал, проистекало из разных источников, а потому всегда оставалась возможность что-то спасти, но и нечто другое, что представлялось более дорогим его сердцу: блеск и величие дома дю Плесси-Бельер, богатство провинции, с каждым годом набирающая силы реформация, которая давала земле самых работящих и деятельных крестьян.
Благодаря своему влиянию на могущественного короля Анжелика служила некой опорой, на которой удерживалось старательно созданное равновесие сил, а ее равнодушие могло все привести к развалу.
– А как же ваши сыновья? – спросил он.
Молодая женщина сжалась и посмотрела в окно на лес, при виде которого она, казалось, обретала силу и получала ответ на мучившие ее сомнения. Ее густые ресницы нервно вздрагивали, мысленно она с трудом отвергала доводы Молина.
– Я знаю… Мои сыновья. Они толкают меня к подчинению. Меня связывает груз ответственности за их юные жизни.
Но вот она насмешливо взглянула на него и подмигнула:
– Но, если подумать, Молин, разве это не злая насмешка? Добродетель использует моих детей, чтобы уложить меня в постель короля! Но в наше время дело обстоит именно так.
Управляющий-гугенот не возражал. Он не мог отказать ей в циничной прозорливости.
– Только один Бог знает, как боролась я за своих сыновей, когда они были маленькими и беззащитными, – продолжала она. – Но теперь все изменилось. Средиземное море отняло у меня Кантора, а король и