Отправляемся в полдень. Яся Белая
думаю, а сама драю полы.
Меня отвлекает грохот и лязг. Дрожу… Вместе с нашей хлипкой «Обителью лилией».
Вижу их в окно. Шагомеры, девушки пугливо шептались о них, когда забирали одежду из комода и думали, что я сплю. Громадные. Сыплются из брюха парового летуна. (Как вообще такое летает?). Они похожи на устриц с ножками. Хлюпая, приземляются в лужи. Дымят трубами. Урчат медной утробой.
Мир скукоживается, я уменьшаюсь до мышонка. Такой гробине раз шагнуть – и поминай как звали. Это даже не страх – паралич воли. Так и стою с открытым ртом. Восхищенно-пораженно-удивленная. А с тряпки льёт ливмя. У ног уже прилично. Да и подол совсем вымок.
Тут их головотуловища, похожие на лягушачьи тельца, открываются вверх, и оттуда вылетают клубы тьмы. Несутся будто прямо на меня, по пути обретая плоть. И плевать, что между нами стена – ей не выстоять.
И только теперь слышу голоса – вокруг носятся, гомонят.
– У-у, слетелись! – возмущается Агнесс. От неё разит потом, она потлива из-за полноты.
Встаю на цыпочки, пытаюсь посмотреть из-за голов. Я низкорослая, папа (милый, дорогой, любящий папа) зовёт меня «метр с кепкой». Кепок не ношу, да ростом побольше, метр пятьдесят семь. Много не разглядеть, даже привстав.
– Интересно, по чью грешную задницу они притащились? – сюсюкает Люси. У неё нет передних зубов. И нос картошкой. – Но как бы там не было, молитесь, девахи, от одних их взглядов – кожа дыбом. Ух!
А вот и тётушка. Явилась не запылилась. Небеса разверзлись. Взлохмаченная. Глаза белёсые и полны ужаса.
– Бегом вниз, построиться. Экзекуторов нам только не хватало. От этих чем откупиться не знаешь. – И тут замечает меня: – А вот тобой, принцесса, и откупимся. Уже почти двадцать один лет – а всё несорванная вишенка! Будет тебе даром хлеб жрать! Хотела продать тебя подороже – ну, видать, не судьба! Пойдешь на корм этим стервятникам.
Вырывает у меня тряпку, бросает с громким всплеском в ведро, а меня хватает под руку и тащит к двери.
Я ору, лягаюсь, пытаюсь укусить. Но Агнесс со всей дури бьёт меня кулаком в живот, и перед глазами мельтешат звёздочки. Повисаю тряпкой и лишь тихонько подвываю.
– Ну, что стали, – обернувшись, кричит остальным тётушка: – вам что, особое приглашение надо! Пошевеливайтесь, шалавы!
Младшенькие пугливо жмутся друг к дружке. Агнесс ухмыляется гаденько и подначивает их.
А у меня сердце ухает вниз. Страшно настолько, что глохну, деревенею.
Меня трясут, бьют по щекам, волокут, как колоду, по лестнице.
Следом несутся остальные – знатное будет представление.
Экзекуторы парят над полом. Все чёрные, а глаза краснющие и рыщут.
Тётушка швыряет им меня, я падаю, больно ударяясь коленками. Тихо скулю. Один наклоняется ко мне. Дыхание ледяное, обжигает. Страшно, но не зажмуриваюсь. Его взгляд сейчас выжжет мне зрачки. Обхватывает меня за голову холодными длинными пальцами, и мне кажется, что в мозги забираются щупальца и роются там, словно в мусорной куче. Больно до тошноты. Темнота – блаженна… Лечу…
Просыпаюсь…