Век цинизма. Юрий Вячеславович Кудряшов
любимый директор, – пояснил Хом. По его интонации сразу стало ясно: директор отнюдь не горячо любим. – Впрочем, смотря кем, – добавил он, кивнув в сторону Марианны.
– Ну хватит уже! – толкнула его Марианна.
– Редкостный мудила! – снова выругалась Изольда.
– Вот тебе и ответ на твой вопрос, – сказал Понуров.
– На какой именно? – не понял Пан.
– Что нам мешает, – объяснила Манкина.
– Этот гандон, – не скрывал свою злость Кирилл, – здесь один решает, кому выходить на сцену, а кому не выходить.
– А со вкусом у него явные проблемы, – добавил Тельман.
Марианна стояла отвернувшись и опустив глаза. Ей явно были неприятны такие разговоры про директора, но поднимать дискуссии на эту тему она не хотела. Кирилл же всё больше старался оскорбить Просняка, словно ей назло, так и поглядывая при этом на её реакцию.
– Ну давайте уже поговорим о приятном! – решила разрядить обстановку Изольда. – У кого-нибудь из вас есть глисты? – и как всегда одна засмеялась собственной идиотской шутке.
– Кстати, Пан! – неожиданно радостно воскликнул Кирилл. – Ты ведь ещё не в курсе, что мы идём сегодня в Большой?
– Да, я и забыл тебе сказать, – послышался голос Бори.
– А что там сегодня? – спросил Пан.
– Вагнер! – произнёс Понуров так, как произносят «Свобода! Равенство! Братство!»
– «Нюрнбергские мейстерзингеры»! – не менее пафосно дополнила его Манкина, с трудом выговаривая название оперы.
– Вот это да! – обрадовался Пан. – Ни разу в жизни не был в опере!
– Да ладно! – удивился Боря. – Неужели ни разу?
– Честное слово! Но как же я туда попаду? У меня денег ни гроша.
– Студентов пускают бесплатно на галёрку, – ответил Кирилл. – Правда, там ни хрена не видно за шторами, но в целом понять можно.
– Но ведь я не студент.
– Я тоже, – сказал Тельман. – Мы уже проделывали этот фокус.
– Скажешь, что забыл студенческий, – объяснил Понуров.
– Там тётки добрые, на слово верят, – вновь дополнила своего парня Манкина.
Глава четвёртая, в которой Боря оказывается знатоком женщин
Час спустя вся компания ехала (разумеется, зайцами) на электричке в Москву. Пока ребята о чём-то увлечённо балагурили, Пан задумчиво смотрел в окно. Там было пасмурно и моросил лёгкий дождик. В считанных километрах от столицы, словно в глубокой Сибири, проносились одна за другой вымирающие русские деревни. Ветхие домики – такие же, как здание училища – стояли, покосившись, словно готовые вот-вот упасть от одной лишь вибрации, создаваемой проходящим поездом.
Пантелей Ярустовский был слегка обескуражен всем, что неожиданно и разом свалилось на него. Ещё вчера он приехал на товарняке в незнакомый город (который оказался ни много ни мало Москвой), не зная, где он будет сегодня жить и что будет сегодня есть. И вот – у него есть друзья, у него есть работа, у него есть какое-никакое жильё, у него есть даже любимая девушка, хоть и любимая пока безответно. Но главное – он ощущал во всём, что произошло с ним