Женский выбор. Саша Канес
с постулатами нашей семейной веры? Эта вера не имела никакого отношения к вере в Бога или в какие-либо другие высшие силы. И моя мама, и мой тихий отец, и обе мои бабушки, Рита и Рая, были ортодоксальными атеистами но при этом почти религиозно поклонялись образованию, культуре и семейному очагу.
Отец был единственным мужчиной на три поколения нашей семьи. Я – единственная дочь у моих родителей. Маминого отца, мужа бабушки Раи, то есть моего дедушку, тяжело ранили на войне, куда он попал совсем молоденьким, после школы. Дед пытался жить нормальной жизнью, но очень тяжело болел. Спустя несколько лет после окончания войны все-таки решился жениться, но умер через месяц после маминого рождения, оставив бабушку Раю молодой вдовой.
Папина мама, бабушка Рита, жила в большой коммунальной квартире в самом центре Москвы. Она почему-то не очень часто бывала у нас дома, и мама не слишком приветствовала наши с папой поездки к ней. Папа своего отца тоже не помнил – того забрали незадолго до смерти Сталина. За несколько дней до смерти вождя дедушку расстреляли как врага народа и космополита. Бабушка Рита никогда больше не вышла замуж. Не знаю, насколько сильно любила своего мужа, но, наверное, все же, не сильнее, чем Ленина, коммунистическую партию и Советскую Родину. При любом удобном случае бабушка Рита повторяла, что в страшное сталинское время потеряла самого дорогого человека и все, что у нее было в жизни, но все равно она не ведет счетов с родным государством. Остальные члены семьи ее в этом, по-видимому, полностью поддерживали. Тогда подобный взгляд на жизнь воспринимался как нечто естественное… почему-то. Не понимаю почему: даже мне казалось, что в бабушкиных словах содержится не извращенное и рабское психическое уродство, но наоборот, особая сила и гордость? Не знаю…
Папа вернулся в тот день первым и помогал бабушке Рае раскладывать на едва вмещавшей нас всех пятиметровой кухне стол-книжку (этот неказистый белый столик всегда раскладывали перед обедом). Услышав мамин голос, папа наверняка замер и прислушался. Так он делал всегда. Впрочем, прислушиваться к разговору папе было необязательно, он всегда заранее знал, что я в чем-то опять не права. Для этого папе даже не требовалось вникать в суть происходящего. Главное – мама расстроена, а тот, от кого мамино расстройство исходит, очень виноват. Даже если этот кто-то ничего плохого не сделал и даже если этот кто-то я.
Театр абсурда продолжился; мы с мамой направились в подъезд напротив, поднялись на третий этаж, остановились перед выкрашенной темно-коричневой краской дверью и нажали на потертую черную пуговку звонка. Звонок пронзительно чирикнул. В глубине послышались вздохи и шарканье. Через минуту щелкнул замок, и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла очень толстая пожилая женщина с капризным выражением на бугристом отечном лице. Возможно, я, действительно, ее когда-то видела, но не была в этом вполне уверена. В нашей большой школе младшие классы занимались на втором этаже, каждый класс вела своя учительница. Наверняка, пока я училась у Галины Петровны, я встречала эту женщину где-нибудь