Призрачная вечность мальчика. DOM
но что?.. Наверное – Смысл… Но почему? Потому что слишком много думаю; а от усталости „думать“, мой мозг стал больше додумывать; он перегрелся; усилия напрасны». «Солнце, здравствуй!» – говорил я закату, уходящему в ночь.
Глава 3: «Нечто»
В тот день утро встретило меня бледной и тоскливой краской. Не было сил подняться с кровати. Грохочущий звук за окном, – видимо, строительных работ, – дал мне толчок бодрости и наконец-то я встал; встал как вкопанный. Мысль о сборе в школу не давала мне никакого стимула; да и, вообще, я ощутил какую-то свободу от этой обязанности «посещать»… мне вдруг стало безразлично. Послышался вкрадчивый шум за дверью комнаты. Я задумал защитить себя от налёта тёти, – вечно врывающейся ко мне без стука ровно в 7:30 утра, – и тогда же запер дверь. Шум прекратился; тётя остановилась у двери. Её пронзительный голос как «пила в действии», не заставил себя долго ждать:
– Йозеф! Что за новости? Ты смотрел на время?! – прикрикнула она взволнованно, но сердито, видимо, прислонив щёку к двери, чтобы ухом распознать то, чем я могу быть занят в сей час.
Я простоял как «солдатик», ничего ей не ответив, приговаривая себе одобрения за бездействие. Но уже спустя минуту, мои ноги задребезжали от волнения и напряжения, скованного страхом, – от этого же моего бездействия. Все же я упрямо сдерживал свои слова даже тогда, когда звуки букв рвались обрести свои начальные огласки, вытесняясь с тихими запинками из горла. Эту «несдержанность» я так же быстро сглатывал; моё выбивающее ритм, сердце, тщательно преобразовывало это действие в напеваемую мной, ободрительную песенку. Я сел на кровать, чтобы глядя в окно, слиться душой с просторной голубизной небосвода. Теперь мои посвистывания замедлились из-за моего нарастающего противостояния тете, от которого бросало в дрожь.
– Так! – возобновила свои возмущения тётя. – Если ты сейчас же не отворишь дверь, тебе придётся худо, мальчик, так и знай!
Раздался очень громкий, вламывающийся стук; я не знал, как поступить; деваться тоже было некуда, но и ответить теперь я бы не решился, – зачем мне было себя добровольно вести к погибели?.. А так у меня ещё оставалось время озадачить её своим наигранно-плохим состоянием. Я бросился на кровать, в страхе застилая себя с головой простынёю, в ожидании конца родственного терпения – как «конца света». От случившегося волнения, мне и впрямь поплохело, и, кажется, я уснул… а, может, отключился в обмороке.
Проснулся я, судя по насыщенным лучам из окна, уже в полдень. Пылинки безмятежно купались в свете солнечных лучей. Это было первое, мной увиденное; следующее заставило меня судорожно натянуть на себя простынь до самого подбородка: на краю кровати, у моих ног, сидела тётя, наблюдавшая за мной; в её тёмных глазах возгорелся зелёный отблеск сдерживаемой ненависти. Увидев, что я очнулся, она на доли секунды отвернула от меня голову; обернулась от меня