Дар. Горькие травы. Книга 3. Екатерина Белецкая
рядом отведенные ей минуты. В эти минуты ей всегда казалось, что внутри у неё что-то словно бы заледенело, замерзло, навечно и накрепко; если раньше она что-то чувствовала, то теперь даже слов подобрать не могла для того, что творилось в душе.
Он уходил, вот что понимала Берта.
Он уходил – от всех, не только от неё.
От этой мысли Берте делалось даже не жутко, нет – много хуже. Она вспоминала слова, не так давно произнесенные Фэбом. «Они уходили от меня. Понимаешь, словно бы сама жизнь уходила от меня тогда».
Не «тогда».
Теперь.
Берта, как могла, гнала от себя эти мысли, но они нет-нет, да возникали, снова и снова. Ни с Джессикой, ни со Скрипачом или с Киром она на эту тему предпочитала не говорить. Не потому, что не поняли бы. Поняли, конечно. Ей не хотелось, чтобы они ощущали то, что чувствовала сейчас она сама: эту пустоту. В пустоте не было ничего – ни эмоций, ни боли, ни гнева. Разве что бесконечное разочарование. Как же так?..
Всё заканчивалось.
Всё, что было в её жизни, что было её жизнью – заканчивалось. Уходило. Вместе с ним…
…Они спустились по выщербленным плиткам дорожки к мосткам, как раз вовремя. Берта предъявила свою справку, запаянную в пластиковый конверт, а Скрипач просто махнул рукой, отводя контролёру глаза. Ему было лень возиться с личиной.
Народу на катере собралось немного. Трое врачей из госпиталя, которые, судя по оживленным лицам, ехали в Москву развлекаться, у них явно был выходной. Компания из пяти работяг, угрюмых и мрачных, держащих в руках объемистые баулы с инструментами – как только катер отвалил от пристани, они принялись запихивать эти баулы под лавки. Молодая парочка – чернявый худой парень и бледненькая девушка, которые тут же ушли на нос суденышка, и принялись целоваться. Ну и Берта с рыжим.
– Пойдем на корму, – предложил Скрипач. – Тут не поговоришь толком.
– Пойдем, – кивнула Берта. – Воняет там, конечно…
– Ну а что ты хочешь? Дизель, – Скрипач пожал плечами. – Можно, конечно, и тут посидеть.
Берта оглянулась на работяг: те уже вытащили из своей поклажи колоду карт, булку серого хлеба, и батон чесночной колбасы. Кто-то с довольными словами «дак вот она, родимая» доставал из кармана телогрейки бутылку водки.
– Пошли, – решительно сказала Берта, вставая.
– И они тут же начали пошлить, – хмыкнул Скрипач, поднимаясь следом.
– Только если ты. У меня настроения нет.
Осенняя темная река тянулась мимо пустых черных полей, облетевших деревьев; над водой стояла сейчас промозглая ледяная сырость, от которой, казалось, не спасали ни свитера, ни теплые куртки, которые раздобыл им полмесяца назад Дослав. Дождь вроде бы прекратился, но теплее не стало. Берта сидела на деревянной лавке, зябко съежившись, прижимая к себе постасканную старую сумку. Видно было, что она отчаянно мерзнет.
Скрипач сел рядом, расстегнул куртку, набросил на её плечи широкую полу.
– Иди поближе, –