Теория квантовых состояний. Роман Фомин
удивился, наткнувшись на «Откровение Иоанна Богослова».
***
Такой сценой, претендующей скорее на бытовую шалость, чем на любую иную интерпретацию, началась моя история. И я, пожалуй, не стал бы садиться за это повествование, ибо не стоит сама по себе сцена эта выеденного яйца, если бы не последовало за ней в весьма близком будущем продолжения. Поэтому я снова отодвину момент ознакомления читателя с собой, Чебышевым Борисом Петровичем, и позволю себе сначала пересказать эпизод, последовавший за случаем с портфелем. Эпизод, который, с субъективной моей точки зрения, и обозначил необходимую цементирующую скрепу в цепи моих скептических рассуждений ученого. Обосновал, иными словами, необходимость ее, истории, изложения.
Около месяца минуло после встречи с Никанором Никанорычем. Дни мелькали перелетными птицами, исчезая один за другим в серой осенней дали. Кончился сентябрь, потянулся холодный голый октябрь. Со дня на день обещали снег, погода стояла промозглая.
Я к тому времени и забыть забыл эпизод в столовой. Остался, правда, какой-то неприятный осадок, привкус что ли, от всей этой истории. Нелепость происшествия переплеталась с ее же обыденностью, а потому выкинуть его из головы, как, скажем, анекдот глупый, я не мог. Однако Никанор Никанорыч, ретировавшись тогда в столовой, пропал, точно единственной его задачей была передача мне дряхлого портфеля с Библией.
Дни летели и кипела работа. Причем, к вящей радости моей, в поле научной деятельности, а не только на преподавательском поприще. Задания на курсовые были успешно «посеяны» между студентами, приближалась пора семинаров, коллоквиумов и сессий, оценки промежуточных результатов.
Сидел я в преподавательской, был поздний вечер, все уже разошлись. На улице темень, а я пристроился в своем закутке, сижу, занимаюсь, просматриваю результаты тестов. Люблю я, надо сказать, задерживаться на работе вечерами. Лаборатории, конечно, в это время уже закрыты, но зато никто не мешает, не пристает с расспросами. В такое время прекрасно работается; наверное, только в такое время и можно по-настоящему работать.
Вдруг, неожиданно – хлоп! Я не сообразил сначала, как будто лампочка перегорела, только свет не пропал, а остался. Все как будто осталось на своих местах – и столы преподавательские, бумагой заваленные, и доска исписанная, с волнистыми разводами от тряпки, только что-то неуловимо изменилось. Я поначалу не понял, что именно, а потом гляжу – в углу, на стуле у входной двери, сидит тот самый Никанор Никанорыч и с опаской так по сторонам озирается.
Он заметил мое к нему внимание.
– Вот, так вот, Борис Петрович. Извиняюсь за нежданно-негаданное вторжение. Явился-запылился. Здравствуйте, мой дорогой.
Никанор Никанорыч поднялся и смахнул невидимую пыль со пиджака, который по моему наблюдению был тем же самым, что в столовой. Серый, подсдувшийся казенный пиджачок, купленный за рубчики.
– Дело-то не ждет! Ох и дни-то летят, ох и летят, – принялся