Еще одна из рода Болейн. Филиппа Грегори
шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.
На мгновение с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.
– Ты о нем что-нибудь слышала?
Я покачала головой:
– Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.
Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.
– Боже, а вдруг его ранят или убьют?
Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.
– Анна, что тебе до него?
Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:
– Конечно, мне до него и дела нет.
– Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко-накрепко позабыть.
Анна указала на мой живот и откровенно сказала:
– В этом-то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Все, что его волнует, – ты да твой толстый живот.
– Скоро мы все узнаем.
Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив – он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король – не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.
Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви – в Хевере и в Рочфорде, ничего не помогло – родилась девочка.
Моя маленькая девочка! Чудесный сверточек с ручками такими маленькими, что казались лапками крошечного лягушонка, с глубокой синевой глаз, напоминающей ночное небо Хевера. На макушке волосики такие черные, чернее не придумаешь, совсем не золотисто-рыжие кудри Генриха. Ротик – просто розовый бутон, так и хочется поцеловать. Она зевала – ну прямо король, утомленный постоянными восхвалениями. Она плакала – и по розовым щечкам текли настоящие слезки, словно у государыни, которую лишили законных прав. Когда я ее кормила, крепко прижимая к себе, в восторге от того, с какой силой она сосет грудь, крошка надувалась, как маленький ягненок, и засыпала, словно пьяница, отвалившийся от кружки медового вина.
Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, что ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить – чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.
Даже Генрих растаял при виде ее, когда пришел с визитом в затененную тишину родильного покоя. Он вынул девочку из колыбельки и с восхищением оглядел совершенную красоту личика, маленькие ручки и ножки малышки, высовывающиеся из-под вышитого платьица.
– Назовем ее Елизаветой, – сказал он, легонько покачивая дочку на руках.
– А можно мне выбрать другое имя? – осмелилась спросить я.
– Не нравится Елизавета?
– Мне хотелось назвать ее иначе.