Гуннхильд, северная невеста. Елизавета Дворецкая
Харальд на всякий случай ударил ее по затылку, чтобы оглушить. Ведьма затихла, крики прекратились, она больше не шевелилась.
Стараясь отдышаться, Харальд прикинул, что теперь делать. Экая наглость – творить волшбу возле священного камня, а потом напасть на сына конунга! Она заслуживает того, чтобы ее немедленно утопить в море. Но тогда вместе с ней придется утопить и пояс с серебряной пряжкой и хвостовиком. Но если развязать, она, пожалуй, выплывет, а пояса Харальду было жаль. Да и не годится ему самому судить кого бы то ни было, когда конунг находится дома.
Вздохнув – навязалась, тварь поганая, на голову, будто других забот нет! – Харальд поднял неподвижную пленницу, перекинул через плечо и пошел к усадьбе Эбергорд. Пусть конунг сам ее судит.
Гуннхильд пришла в себя от того, что на нее обрушился поток холодной воды. Еще бессознательно она принялась отфыркиваться, мотать головой, кашлять. В затемненном сознании мелькнула мысль – она тонет! Гуннхильд забилась, не понимая, почему так трудно шевелиться, почему она не может поднять руки. Но осознала только, что лежит на чем-то твердом и холодном. По крайней мере, она не в воде. Однако, открыв глаза, она почти ничего не увидела сквозь мокрые волосы, совершенно залепившие лицо. Она попыталась вытереть лицо о плечо, захлопала ресницами… Перед глазами появились чьи-то ноги – большие мужские башмаки, со сбитой на сторону пяткой, мокрые снизу. Выше были грязные обмотки и штанины из серого сукна. Рядом стояло деревянное ведро – видимо, из него ее и окатили. Вокруг было светло – значит, она где-то под открытым небом. Ну, разумеется: вокруг было холодно, и наполовину мокрая Гуннхильд уже начала дрожать.
Когда она подняла голову, рядом кто-то взвизгнул, и почти одновременно мужской голос крикнул:
– Нет, Стюр, погоди! Так мы ничего не узнаем!
В это время взгляд Гуннхильд дошел до дубины, которую держал обладатель мокрых башмаков и серых штанов, недвусмысленно собираясь обрушить сие оружие ей на голову. Невольно втянув голову в плечи, Гуннхильд попыталась прикрыться руками и обнаружила, что руки ее крепко связаны спереди. Голова отчаянно болела, она ничего не помнила – совсем ничего, что могло бы произойти в последнее время. Как она сюда попала, что происходит? Ее что, похитили? Кто? Как? Полная недоумения и ужаса, она огляделась сквозь спутанные мокрые волосы. Она лежала на земле, похоже, во дворе какой-то усадьбы: вокруг виднелись стены построек из вкопанных стоймя широких толстых досок, а вокруг стояли люди, десяток или больше.
– Смотрите, очнулась! – заговорили над ее головой.
– Ой, смотрит!
– И-ингер, о-о-тойди!
– А вроде сейчас она в виде девушки?
– Да, глядите, совсем молоденькая!
– Вот пусть так и остается, мне нравится! – со смехом сказала кто-то. – А старух не надо!
Гуннхильд окинула взглядом лица – никого из этих людей она не знала.
– П-попробуй только открыть рот без разрешения,