Из России за смертью. Михаил Рогожин
Поэтому, когда Тамара по вечерам уходила к подруге, Найденов блаженствовал, совершенно не впадая в подозрения по поводу ее отсутствия. Иногда она приходила поздно и выпившая, но, не давая ему раскрыть рот, тащила в постель и набрасывалась, словно вернулась с необитаемого острова.
Когда родился Андрюшка, Тамара резко подурнела, заострились черты лица, еще меньше почему-то стали глазки, испортились зубы. Из дома она стала выходить только с ребенком. Найденов совсем перестал обращать внимание на то, как она выглядит, во что одета, с кем говорит по телефону.
Будучи в Ираке, а потом в Анголе, он ни разу не задумался, есть у нее любовники или нет. Предположим, есть. Что дальше? Скандал? Развод? Крест на карьере? Конечно, приятного мало. Тем более он себе ничего такого не позволяет. Во всяком случае, не позволял до встречи с Аной…
И снова будто иголка проникла в тело и медленно поднимается к сердцу. Ана – сон. Ана – невозможность. Ана – другая жизнь, в которую ему, офицеру Советской армии, путь закрыт навсегда. Странно, сейчас он это понимает отчетливо и безнадежно, а тогда, когда впервые пришел к ней, сидел на круглой тахте, сгорая от желания, тогда не понимал. Случилось невероятное. Он вошел в какой-то западный, запрещенный к показу в совдепии фильм. Все, что с ним происходило потом, никакого отношения к действительности не имело…
Вот она, грациозная и легкая, босиком вышла из кухни с прозрачным подносом, на котором дымились чашечки с кофе. Расстегнула на рубашке еще одну пуговицу, и пространство между грудями матово белело, рождая непреодолимое желание прикоснуться к нему губами. Найденов неуклюже отодвинулся. Она наклонилась, ставя поднос на тахту, он увидел плавно качнувшиеся груди с теми же крупными, возбужденно торчащими сосками. Ана протянула ему чашку. Найденов не мог справиться с дрожанием руки и еле выдавил из себя: «Благодарю, подожду, пусть остынет».
Ана забралась с ногами на тахту, и Найденов смог близко любоваться ее маленькими ступнями с длинными аккуратными, слегка загорелыми пальцами, кое-где кокетливо отсвечивающими золотистым пушком, и плоскими глянцевыми ногтями. Ана пила кофе и продолжала совершенно не соответствующий возбуждению майора разговор о неизвестной и ненужной ему истории португальцев в Анголе.
Выяснилось, что она дочка профессора, сама занимается историей и поэтому живет в Уамбо, хотя давно мечтает уехать в Португалию, в милый ее сердцу Лиссабон.
Ана рассказывала, не глядя на собеседника. Наверное, она ни с кем давно вот так не разговаривала и получала наслаждение от возможности высказывать свои столько раз повторяемые про себя мысли.
– Мы до семьдесят третьего года жили в Лиссабоне. Отец преподавал в университете, а мама занималась мной. Мы жили в старом городе. На его запутанных улочках всегда пахло лежалыми овощами, жареной рыбой и кошками. Мама сильно болела и часто плакала. Отец все свободное время проводил дома. Был очень нервным и озабоченным.