Умри или исчезни!. Андрей Дашков
кошмара, воплощение демона, первопричина содрогания. В жерлах двух глазниц-кратеров дымилась тьма. Безгубый и беззубый рот прошептал что-то, неразличимое из-за низкого скрежета тормозящего поезда.
До крашеной металлической поверхности оставалось полтора метра. Новое существо протянуло Максу свою нечеловечески длинную руку и сделало это нечеловечески быстро.
Невероятно, но Голиков в своем остановившемся времени еще раздумывал, хвататься ли за эту жуткую спасительную руку. Гладкие пальцы без костей и ногтей извивались перед ним, как будто приглашали обреченного сыграть в еще более страшную игру, чем собственная смерть…
Макс отдавал себе отчет в том, что балансирует на грани могилы и неизвестности. Жутчайшее предчувствие того, что неизвестность может оказаться хуже могилы, задерживало его на микросекунды, не регистрируемые никем, кроме него.
«Быстрее, тварь, иначе мне тебя не вернуть!»
Он схватил руку, состоявшую из светящегося роя льдинок, и ощутил сильнейшее помутнение, как будто сердце безуспешно пыталось протолкнуть но жилам перегной вместо крови. Что-то сильно рвануло его на себя, и он стал бесформенным жидким облаком, перетекающим в новое тело сквозь трубу, пульсирующую в бешеном ритме…
Спустя мгновение он снова стоял на платформе. Реальность обрушилась на него, как фильм с экрана включенного телевизора. В этом фильме были: истошный женский визг, сплавленный со скрежетом металла; жестокий удар по телу, встретившему вагон на высоте лобового стекла; хруст перемалываемых колесами костей; тень зеркала заднего вида, промелькнувшая у виска; цепенящая аура смерти, разлившаяся на месте чьей-то гибели черной лужей…
«Чьей гибели?!»
Рядом с Максом стояли две женщины, кричавшие на одной тоскливой ноте. Их крик оказался слишком долгим и однообразным, чтобы быть настоящим. Голиков представил себе все, что теперь произойдет – бесконечную бюрократическую волокиту в духе Кафки: показания машиниста, показания свидетелей. Падал мужчина, а не женщина, «Были ли вы знакомы с погибшей?», «Расскажите еще раз, как все произошло…» Тем не менее, раньше он трусливо остался бы на месте. Теперь же у него не было времени; его война началась, и он никому не сумел бы объяснить, что она продолжается в другом измерении.
Раньше, чем поезд остановился. Голиков рванулся и побежал к выходу. Строчка из «Pink Floyd» – «Run, Rabbit, Run», – повторяемая в десять раз быстрее оригинала, задавала ритм, с которым он переставлял ноги. Книгу Строкова он так и не выпустил из руки[4].
Наперерез ему уже спешил дежурный милиционер, привлеченный истошными криками на платформе. Правая рука блюстителя порядка тянулась к дубинке. Перепрыгивая через три ступени, Макс выскочил на площадку, где были установлены турникеты. Мент заносил дубинку для удара. Его перекошенное злобой лицо было выразительнее театральных масок.
С недоступной ранее ясностью Макс понял, что тот будет делать в следующую секунду. Горизонтальный веер, удар в живот, затем ногой – по скрюченной
«Run, Rabbit, Run» – «Беги, кролик, беги»