Клинки кардинала. Алекс де Клемешье
тела я свыкся практически сразу, если с потребностью удовлетворять извечный голод быстро смирился, то новые ощущения беспокоили еще долго. Скажем, громкие звуки отдавались теперь не в ушах, а во всем теле: мелкой дрожью в зубах и ребрах, в лобной кости и фалангах пальцев. Я мог накрепко зажать уши ладонями – и при этом не только ощущать телом эту дрожь, но и распознавать в ней лай собаки и стук копыт, отличать мушкетный выстрел от громового раската.
Со слухом же приключилась другая метаморфоза: я теперь слышал свет. Даже если источник находился в другой комнате, а двери были закрыты, я мог точно определить, например, сколько свечей зажжено. Я мог сказать, горит ли за наглухо занавешенными окнами дома лампа – писк промасленного фитиля ни с чем не спутаешь. Факелы ворчали, костер оглашал округу непрерывным рыком, ярко освещенные залы орали сотнями разных птичьих голосов. Луна пела – нежно, пронзительно, тоскливо. Наибольшее неудобство доставлял неугомонный, гудящий и ревущий котел солнца; его мощный всепроникающий гул был слышен даже за толстыми крепостными стенами. Однажды я вдоволь позабавился, несколько дней просидев в глубоком погребе и на спор угадывая минуту восхода яростного и несносного светила, а также тот миг, когда гас последний солнечный луч. Мне доставляло удовольствие видеть растерянные лица тех, с кем было заключено пари, и их метания в поисках припрятанных в погребе часов или ведущего наружу отверстия. Им было не дано понять: мне не обязательно смотреть на то, что я могу услышать.
Глаза теперь видели в темноте так же хорошо, как раньше днем, и было удивительным и странным вспоминать времена, когда я не знал, куда поставить ногу, опасаясь попасть в сокрытую мраком канаву, споткнуться о корягу, налететь на выставленную из-за угла шпагу ночного грабителя. Ах да! Все время забываю упомянуть – глаза видели прекрасно, даже если не поднимать век.
Когда отец Жозеф наконец-то появился в библиотеке, я вплотную приблизился к ним, не подозревавшим о моем присутствии. Мне не хотелось пропустить ни слова из приглушенного разговора.
– Итак? – спросил капуцин.
Ришелье, успевший распечатать и пробежать взглядом письмо, бессильно уронил руку и с трудом выговорил:
– Она согласилась.
– Дьявол! – воскликнул отец Жозеф и тут же перекрестил свои губы, помянувшие нечистого. – Вот так открыто и однозначно? Никакого шифра и приписок невидимыми чернилами?
– Читайте сами.
Кардинал протянул листок, и начальник его тайной канцелярии жадно впился в текст глазами. Я заглянул ему через плечо.
«Милая сестрица, – было выведено крупным, почти детским почерком (Анна так и не научилась чисто и уверенно писать по-французски), – сгорая от обиды и стыда, я вынуждена признаться, что муж по-прежнему холоден со мной. По всей видимости, дабы исправить эту ситуацию, я все-таки воспользуюсь примером известной Вам банкирши. Ваша Луиза».
Я был весьма озадачен и потому взглянул