Гайдзин. Джеймс Клавелл
довольно сносном французском и осторожно протиснулся мимо нее, чтобы осмотреть комнату. Под кроватью ничего, кроме ночной вазы. Занавеси позади с этой стороны тоже никого не скрывали. – Боже, какая женщина! – Прятаться больше было негде: ни дверей, ни шкафов. Ставни скрипнули на ветру. Он широко распахнул их. – Паллидар! Обнаружили там внизу еще что-нибудь?
– Нет, – откликнулся Паллидар. – Никаких следов кого-то еще. Вполне возможно, что он был здесь один и солдат заметил его, когда он бегал по саду. Проверьте, однако, все комнаты по этой стороне!
Марлоу кивнул и, чертыхнувшись, пробормотал себе под нос:
– А чем еще, по-твоему, я тут занимаюсь?
Позади него занавеси балдахина шевельнулись от легкого дуновения ветра, приоткрыв ноги Ори в черных таби, японских носках на толстой подошве. Свеча Марлоу затрещала и погасла, и когда он задвинул запор ставень и повернулся назад в комнату, он не заметил таби в густой тени за кроватью. Он вообще мало что замечал, кроме силуэта Анжелики в свете свечей у порога. Девушка так и не проснулась окончательно. Он мог видеть каждый изгиб ее тела, и от этой картины у него захватило дух.
– Все нормально, – сказал он, смущаясь еще больше оттого, что рассматривал ее, наслаждался ее красотой, когда она была совершенно беззащитна. Напустив на себя деловитый вид, он быстро прошагал к двери. – Пожалуйста, заприте дверь и… э-э… спите спокойно, – попрощался он, страстно желая остаться.
Еще больше сбитая с толку, она что-то невнятно пробормотала и закрыла за ними дверь. Они подождали снаружи, пока не услышали, как засов со скрежетом встал на место. Бебкотт нерешительно произнес:
– Сомневаюсь, что завтра она вспомнит даже то, что открывала нам дверь.
Морской пехотинец вытер пот, увидел, что Марлоу смотрит на него, и не удержался от широкой ухмылки.
– Чему это вы, черт подери, так радуетесь? – спросил Марлоу, прекрасно зная причину.
– Я, сэр? Я ничего, сэр, – тут же выпалил солдат; ухмылка исчезла, сменившись выражением туповатого простодушия.
«Дьявол забери этих офицеров, все они одинаковы, – подумал он. – Красавчик Марлоу пускает слюни, как и все мы, вон как гляделки-то повылезли, так бы, поди, и слопал ее вместе с кудряшками и всем, что у нее там ни есть под рубашкой. Надо же, черт, какая везуха: в жизни не видывал таких сисек! Ребятам рассказать, так ни за что не поверят, про сиськи-то».
– Есть, сэр. Так точно, сэр. Нем как рыба, – с благочестивым видом пообещал он, когда Марлоу, хмуря брови, приказал ему держать язык за зубами насчет того, что они видели. – Вы правы, сэр. Еще раз, сэр: никому ни словечка, – заверил он молодого офицера и пошел за ним к следующей комнате, думая о той, что осталась позади.
Анжелика стояла, прислонившись спиной к двери, и пыталась разобраться в том, что происходит, – так трудно выстроить все по порядку: «Человек в саду, что за сад, да ведь это был Малкольм, Малкольм в саду Большого дома, нет, он внизу, раненый, опять не то, это же сон, а он говорил что-то про жизнь в Большом доме и о женитьбе… Малкольм, это он был тем мужчиной, который касался меня? Нет, он говорил мне, что умрет. Глупый, ведь доктор же сказал, что с ним все прекрасно, все говорят,