Тетради 1999—2001 годов. Александр Петрушкин

      Ты не спрашиваешь меня оттуда: что страшит меня?

      – многое (не отвечаю):

      неопределенность дистанций и дети, даты,

      стакан чаю

      цвета свежей мочи

      и крики чаек,

      что воронами на окрестных

      помоях сипят, гаек

      округлость, выражения…

      вроде дальше —

      нет смысла…

      список, чем толще, тем фальши

      привкус сильней,

      но тело —

      в сердцевине зимы —

      кусок мела.

      И от этой другой причины

      можно вдарить

      по щеке или стопке.

      Вероятно, растаять

      нам не даст

      реестр обязательств перед

      собой, деревянный матрас

      пожалеет

      чудовищ кухонных

      и на понт

      пролепечет свидание

      face of face. Зонт

      обречен на еще два

      года пить это небо и пойло…

      Права

      ты – я не смогу.

      Coda.

      Пятое февраля. Погода.

      Время – флешем назад – время возврата

      отработанных гормонов половых желез.

      Мы не смогли, не «увы», не раздвинуть квадрата

      мертвого времени тканей. Стук колес —

      аритмичен, дыхание – смято и смыто

      до черной эмали, заполнившей рыжий глаз,

      подростковых лобков и губ местность обрита

      и повествует о девственной совести газ.

      Время разрушить мир – тьмой рычащий —

      заголовки вкусил, желая войти в эндшпиль

      или покинуть половину себя: я – то ли просящий,

      то ли пропащий, потому что знаю штиль

      соответствует стилю, ответствует поколенью,

      букве, прочему, что мне – откровенно – до буя,

      до подворотной фени, до заворотного зелья

      моего слабого ныне и беспотентного хуя.

      На пятой строфе почтовой езды

      я смог просечь, что мне до пизды

      география звуков, что мне важней

      с кем встречу мрак: с одиночеством? с ней?

      И сколько не щебечи – одиночество – это пол

      противоположный по знакам отличий, гол —

      это боль в низах живота. Я не против смены отчизн,

      если, соседняя с этой, дверь – онанизм.

      Все выходит, как прах слепленный второпях:

      дамы шепчут «ах» – из глины, что на сносях,

      писк и смазка, девять месяцев стеба.

      Отжив свое от случки и до заеба,

      отрыдав своим семенем честным стихи,

      получал, как урок интернета, «not hear»

      путал, как олух, по слуху – лед и глаза,

      но чувствовал: это правильно – когда под хвостом вожжа.

      в двенадцатом часу паскудной скверны

      оставленный