Словарь Ламприера. Лоуренс Норфолк
об пол, и каждый ростом с Чизелскую отмель.
– Она тебя любит, это уж точно, – врет Ламприер и снова взглядывает на Каргу, чтобы освежить, что ли, свое вдохновение.
И вдруг он замечает, как что-то неуловимое порхнуло в грубых чертах ее лица, словно хотело сказать: «Да, это правда. Так оно и есть». Это невозможно, но… Он приступает к причудливому живописанию ее скул, что-то такое о вибрации звуков скрипки, колеблющей воздух («Не слишком ли цветисто?» – гадает Поросячий клуб), и снова смотрит на Каргу. Нет, этого не может быть. Прямо под его взглядом, правда довольно смутно, но совершенно бесспорно, облик Карги претерпевает некоторую трансформацию. Точнее, изменяется форма ее скул, в этом нет никакого сомнения. Но что еще хуже, или лучше, они принимают плавные очертания музыкального инструмента. Тем временем Боксер и Уорбуртон-Бурлей очертя голову синхронно изображают лиссабонское землетрясение, но что может сравниться с настоящей, хотя и не бросающейся в глаза метаморфозой? Ламприер оглядывается в ожидании восклицаний, изумления, даже проявлений испуга перед свершившимся чудом. Но Поросячий клуб толкует об изображаемом землетрясении. «Это что, вода уходит из гавани?», «Может быть, Альгамбра?» и «Что бы это могло быть?» – сыплются наугад предположения. Только Септимус смотрит на него. Они что, слепые?
– Взгляни на ее полные алые губы, – горячо призывает он Архонта. – Бутоны ее щек, озера ее глаз.
Это должно возыметь действие, и, кажется, так оно и есть. Все это происходит на самом деле. Невероятно, но годы начинают слоями сползать с ее морщинистого лица, и времени следовало бы течь именно в этом направлении, другое направление было ошибкой, все должно улучшаться. Уж не ухудшаться, по крайней мере.
Карга обретает вполне приемлемый вид, она становится почти желанной, и это подстегивает красноречие Ламприера. Тугие риторические фигуры и пылкие обращения пожинают немедленную награду. Он выгребает тысячу образов из третьеразрядных сонетов, остается только немного сдувать с них пыль и освежать фразеологию, чтобы слова обретали ощутимую плоть в фигуре Карги: спелые плоды грудей и беломраморная шея.
– О счастливец! – поздравляет он Архонта-басилея, и, во имя Юпитера, именно так он и думает.
Карга теперь способна привести в восторг, ее клюка потрескивает и вожделенно мерцает. Любой мужчина, достойный носить это имя, готов на любые безумства, лишь бы не упустить свой шанс сунуть рыло в ее кормушку. Он присовокупляет несколько строк из Анакреонта, и ее новообретенная красота слегка окрашивается в мальчишеские тона. Довольно мило, но лучше не продолжать. Спиной Ламприер чувствует, что Поросячий клуб в значительной мере утратил дар речи. Царивший вокруг гам превратился в неразборчивое ворчание и сопение. Оглянувшись, он видит, что несколько человек опустились на четвереньки и роются среди пустых бутылок, недоеденных хрящей и разбитых стаканов, которые устилают пол. Боксер и Уорбуртон-Бурлей подошли к кульминации своего действа: последний, стоя на плечах у первого и скрючив пальцы,