Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза. Сергей Дурылин
с чаем сухариков и кусочков груши и придвигал к бабушке, ласково причмокивая языком. Бабушка наклонилась и сделала глоток из блюдца:
– Вкусный у тебя чай, Егорушка!
Он в ответ закивал головой.
Бабушка отведала и от братниной груши, и от тонкого пшеничного сухарика с медом, который я предложил ей.
– Сладкие же у вас сласти, – сказала бабушка, – и не едывала я таких…
– Бабушка, ты еще попробуй! – крикнул радостно брат, предлагая ей смокву. – Ты, бабушка, у нас побудь.
И мы все трое – Егорушка, брат и я – принялись угощать и бабушку, и Параскевушку, и монаха, и монахинь – нашим чаем, нашими сухариками, нашими дулями[1] Брат совсем разошелся.
– Бабушка, ты гости у нас! – сказал он, обняв ее рукой. – Я тебе что расскажу…
Я знал, что брат хочет рассказать бабушке. Это были две вещи: первая – о том, что он строит теперь в саду крепость и войску приготовлены ружья – стволы высоких подсолнухов, и другая – спросить самое бабушку про кота… Это было самое важное. Брат говорил мне, что сам спросит бабушку. Об этом был у нас с ним «уговор лучше денег».
– Гощу, гощу у вас, милые, – отвечала бабушка.
И брат раскрыл уже рот, чтобы спросить про кота. Это было важнее, чем рассказ про вооружение подсолнухами…
Но в это время вошла мама и чуть не всплеснула руками, завидев бабушкин чай, которым угощал ее Егорушка, и сообразив сразу, что уж не мы у бабушки в гостях, а она у нас, и хозяйничаем мы…
– Тетушка, – сказала мама, – отец протоиерей вас ждет, и Митрофана Егорыча сын, и дама какая-то…
– Иду, иду, матушка Аночка, – виновато заторопилась бабушка, вылезая из-за стола, но тут же поклонилась нам и сказала ласково: – Ну, спасибо вам, добрые хозяева, за чай, за сахар, за привет, за совет…
Мама с бабушкой ушли, и вышла к ним Параскевушка, а Марьюшка скоро прибежала за няней.
– Будьте умники, – сказала няня, уходя, и боязливо посмотрела на Егорушку.
Но он достал из кармана еще кусочек воску – и лепил из него что-то. Что будет? Мы смотрели с братом.
– Монах, – шепнул я брату.
– Монашка, – отвечал он.
Отец Евстигней глянул через стол на воск и сказал:
– Схимник.
– Что такое схимник? – спросил я.
– У бабушки спросите! – сказала монашка с волосиками.
– А вы не знаете? – сказал я.
– Знает, батюшка, знает, – сказала старшая монахиня, – да мы не ответливы.
– А я не хочу про схимника, – внезапно и решительно объявил брат, – я хочу про тихого зверя…
– Ах ты, мой кормилец, – обрадовался монах, – вспомнил, бабинькино послушанье мне напомнил. Ну, изволь, изволь.
Брат придвинулся к нему ближе, а монашки посторонились и сели поодаль и сначала слушали, а потом задремали. Егорушка же все лепил свое.
– Видишь, разумный, что матушка вспомнила. Я тридцатый год в монастыре живу, а тогда только жить начинал, молод был, только подрясник надел…
– А у вас были дети? – вдруг перервал брат.
– Нету, милый, нету, у монахов детей
Сорт груш