Полиграфисты. Крыласов Александр

      – Профессор, вы должны выйти к больным! – заверещала неистовая Валюха.

      – Я должен восстановить силы.

      – Вы должны помогать больным.

      – У меня сегодня тяжёлый день.

      – Пациенты в этом не виноваты.

      – Эх, зря ты сегодня перед зеркалом крутилась, – вдруг горько вздохнул Вилькин.

      – Почему? – оторопела Валюша из-за двери.

      – Прыщик на лбу выдавила, мозги-то все и вытекли.

      – Немедленно откройте! – яростно забарабанила в дверь методистка.

      – Товарищ, помогите притаранить стол… будем делать баррикаду, – профессор оглядел мастерскую в поисках тяжёлой мебели.

      Вован сунул швабру в ручку двери и приготовился к недельной осаде. И они бы выстояли эту неделю, если бы Валентина не приказала за дверью.

      – Свинарчук, приготовься.

      – Какой Свинарчук? – оторопел Вова.

      – У Антона Пармёновича фамилия такая – Свинарчук, – просветил Вилькин.

      – У моего бывшего босса тоже фамилия Свинарчук. Расплодились эти Свинарчуки, как тараканы, – с негодованием высказался Губочкин и ослабил бдительность.

      Этим и воспользовался богатырь Антоха. Он выбил дюжим плечом дверь, профессора взял за воротник белого халата, а Вовца за левое ухо и сопроводил до пунктов назначения – Вилькина до рабочего места, а Губочкина до входной двери. Потирая опухшее ухо, Вован уныло бормотал: «Я же говорил, что у него руки под карандаш заточены».

      Глава 12 Испанские колодки

      И грянул Новый год, и Янис Родригес сидел в кругу друзей за праздничным столом и пил водку из гранёного стакана, а шампанское, как и положено порядочному человеку из хрустального фужера. А слева сидел Фома, а справа терзал гитару Антип, а Пётр разливал, а Павлик безмятежно спал под столом. На столе всё было как всегда: салат оливье, мандарины, селёдка под шубой, солёные огурчики, квашеная капустка, маслята, опята, блины с красной икрой. В телевизоре родная и близкая «Ирония судьбы…». И никаких дурацких паэлий и гаспаччо. И никаких «Ироний судьбы-2» и «Женщин на грани нервного срыва». Дача Фомы как подводная лодка плыла в неизвестном направлении по сугробам и перелескам и жила своей, обособленной от внешнего мира жизнью. А потом все сидели на полу и комментировали фильм, причём постановка могла быть любой, это не имело никакого значения. И опять наступало время песен, и Фома хватался за гитару, и десять пьяных рыл трогательно выводили: