Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк
.
Мужчина приподнялся и начал рыться в вещах, висевших на спинке кровати. Вспыхнул карманный фонарь, и его слабый дрожащий свет выхватил из темноты кусок обшарпанной коричневой двери и фигуру Керна, лохматого, в помятом нижнем белье, подслушивающего у замочной скважины.
– Черт подери, да что там такое? – прошипел мужчина на постели.
Керн выпрямился.
– Не знаю. Я проснулся, потому что услышал что-то.
– Что-то! Что «что-то», болван?
– Что-то внизу. Голоса, шаги, в этом роде…
Мужчина встал и подошел к двери. Карманный фонарь осветил желтоватую рубаху и пару волосатых мускулистых ног. Несколько мгновений он прислушивался.
– Ты давно здесь? – спросил он.
– Два месяца.
– И за это время уже была облава?
Керн покачал головой.
– Ага. Тогда ты, наверное, ослышался.
Он посветил Керну в лицо.
– Н-да. Сколько тебе? Двадцать? Эмигрант?
– Конечно.
– Jesus Christus, ço sie stalo?[1] – пробормотал неожиданно поляк, спавший у стены.
Мужчина в рубашке направил в угол луч света. Из темноты вынырнули черная щетина бороды, разинутый рот и вытаращенные глаза под кустистыми бровями.
– Заткнись ты со своим Христом, – пробурчал мужчина с фонарем. – Его больше нет. Погиб смертью храбрых на Сомме.
– Çо?[2]
– Ну вот, опять! – Керн бросился к постели. – Они идут снизу. Надо уходить по крышам!
Мужчина с фонарем резко обернулся.
Были слышны голоса и хлопанье дверей.
– Полиция! Полякам выходить! Черт возьми! Выходить!
Он сдернул свои вещи с постели.
– Ты знаешь дорогу? – спросил он Керна.
– Да. Направо, по коридору! До лестницы за умывальником и наверх!
– Ну! – Мужчина в рубахе бесшумно открыл дверь.
– Matka boska![3] – пробормотал поляк.
– Заткнись. Ни звука.
Мужчина прикрыл дверь. Они бесшумно проскользнули по узкому грязному коридору. Они бежали так тихо, что было слышно, как вода из плохо завинченного крана капает в раковину.
– Сюда! – прошептал Керн, завернул за угол и наткнулся на что-то. Он покачнулся, увидел униформу и бросился назад. В то же мгновение он почувствовал удар в плечо.
– Ни с места. Руки вверх! – скомандовали из темноты.
Керн выронил вещи. Его левая рука онемела от боли, удар пришелся по суставу. Мужчина в рубахе выглядел в эту секунду так, словно собирался броситься в темноту на голос. Потом он увидел дуло револьвера, направленное ему в грудь другим полицейским, и медленно поднял руки.
– Кругом! – скомандовал голос. – Встать к окну!
Оба подчинились.
– Посмотри, что у них в карманах, – сказал полицейский с револьвером.
Второй обыскал вещи, лежащие на полу.
– 35 шиллингов… карманный фонарь… трубка… карманный нож… гребень… больше ничего.
– Никаких бумаг?
– Пара писем или что-то вроде.
– Паспортов нет?
– Нет.
– Где ваши паспорта? – спросил полицейский с револьвером.
– У меня нет, – сказал Керн.
– Еще бы! – Полицейский ткнул револьвер в спину мужчины в рубахе. – А ты? Тебя не касается, ублюдок поганый?!
Полицейские переглянулись. Тот, что без револьвера, засмеялся. Другой облизнул губы.
– Ах, какие мы благородные! – сказал он медленно. – Какие сиятельные генералы! Мразь вонючая, бродяга!
Он вдруг размахнулся и ударил мужчину кулаком в челюсть.
– Руки вверх! – зарычал он, когда тот покачнулся.
Мужчина посмотрел на него. Керн никогда еще не видел такого взгляда.
– Я тебе говорю, сволочь! – сказал полицейский. – Скоро ты? Или тебе еще раз прочистить мозги?
– У меня нет паспорта, – сказал мужчина.
– «У меня нет паспорта», – передразнил полицейский. – Конечно, у господина ублюдка нет паспорта. Как и следовало ожидать. Одеваться! Быстро!
Группа полицейских бежала по коридору. Они распахнули дверь. Вошел один с погонами.
– Что там у вас?
– Две пташки. Хотели смыться по крыше.
Офицер посмотрел на задержанных. У него было молодое, худое и бледное лицо. Он носил маленькие холеные усики, и от него пахло туалетной водой. Керн узнал: это был одеколон № 4711. Его отец имел раньше парфюмерную фабрику, поэтому Керн разбирался в таких вещах.
– Этими двумя мы еще займемся, – сказал офицер. – Наручники!
– Венской полиции разрешается совершать избиения во время ареста? –
Иисусе Христе, что случилось?
Что?
Матерь Божья!