Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк
смеялся кто-то другой.
– Что он говорит? – спросил офицер.
Полицейский снова опустился на колени около старика, поддерживая его голову и пытаясь разобрать слова сквозь дребезжание машины.
– Говорит, хотел к детям. Говорит, они теперь с голоду помрут, – доложил он.
– Глупости. Не помрут. Где они?
Полицейский наклонился.
– Не говорит. Говорит, их тогда выселят. У них нет разрешения на жительство.
– Чепуха. Что он сказал?
– Он сказал, чтоб вы ему простили.
– Что? – переспросил удивленно офицер.
– Он просит его простить, что он причинил вам столько хлопот.
– Простить? При чем тут прощение? – Офицер посмотрел на старика на дне машины и покачал головой.
Грузовик остановился перед пунктом «скорой помощи».
– Давайте его туда! – скомандовал офицер. – Осторожно. Роде, вы останетесь с ним, пока я не позвоню.
Старика подняли. Штайнер нагнулся к нему.
– Мы найдем твоих детей. Мы им поможем, – сказал он. – Слышишь, старина?
Еврей закрыл глаза и снова открыл их. Потом трое полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и безжизненно волочились по булыжнику.
Через минуту двое полицейских вернулись и влезли на грузовик.
– Он что-нибудь сказал? – спросил офицер.
– Нет. Он уже совсем позеленел. Если это позвоночник, он долго не протянет.
– Одним евреем меньше будет, – сказал полицейский, который бил Штайнера.
– Простить! – пробормотал офицер. – Ну и ну. Смешные люди.
– Особенно в наше время, – сказал Штайнер.
Офицер выпрямился.
– Молчать, большевик! – прорычал он. – Мы из вас вашу спесь выбьем!
Арестованных доставили в участок на Элизабетпроменаде. Со Штайнера и Керна сняли наручники, потом их посадили вместе с остальными в большую полутемную камеру. Люди сидели молча. Они привыкли ждать. Только толстая блондинка, хозяйка ночлежки, не переставая жаловалась на судьбу.
Около девяти одного за другим стали вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились двое полицейских, писарь в штатском, знакомый офицер и пожилой полицейский комиссар. Комиссар сидел в деревянном кресле и курил сигареты.
– Анкеты, – сказал он человеку за столом.
Писарь был худой прыщавый человек, похожий на селедку.
– Имя? – спросил он неожиданно низким голосом.
– Людвиг Керн.
– Родился?
– Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.
– Значит, немец?
– Нет. Не имею подданства. Выселен.
Комиссар поднял глаза.
– Ведь вам двадцать один? Что же вы натворили?
– Ничего. Мой отец был выслан. Так как я был тогда несовершеннолетний, то и я тоже.
– А почему ваш отец?..
Керн замолчал на мгновение. Год эмиграции научил его следить за каждым своим словом при разговоре с властями.
– На него поступил ложный донос