Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII. Альфред де Виньи
мальчика собиралось все больше любопытных, и все молчали, с тревогой ожидая, что он еще скажет, словно от этого зависела их жизнь.
– Вижу… – продолжал мальчик— Капуцины благословили молот и гвозди, и палач вбивает между канатами четыре клина… Господи! Как они сердятся на него, сестрица, что он молчит… Мама, мама, дай мне руку, я хочу вниз.
Но, обернувшись, мальчик увидел вместо матери множество мужчин, которые смотрели на него с какой-то мрачной сосредоточенностью; все знаками показывали ему, чтобы он продолжал рассказывать. Он не посмел спуститься и, весь дрожа, вновь прильнул к окошку.
– Теперь отец Лактанс и отец Барре сами вбивают клинья, чтобы стиснуть ему ноги. Какой он бледный! Он, кажется, молится Богу. А сейчас голова у него запрокинулась; верно, он помирает. Ой, ой! Возьмите меня отсюда!
И он свалился на руки молодого адвоката, господина дю Люда и Сен-Мара, которые подошли, чтобы подхватить его.
– Deus stetit in synagoga deorum: in medio autem Deus dijudicat…[21] – донеслось из-за окошка пение сильных, гнусавых голосов; они долго пели псалмы, и звуки их напевов перемежались с ударами молотов, – чьи-то дьявольские руки словно отбивали такт небесных песнопений. Казалось, что стоишь возле кузнечного горна; но удары раздавались глухо, и сразу чувствовалось, что наковальней тут служит человеческое тело.
– Тише! – сказал Фурнье. – Он заговорил; пение и удары затихли.
И действительно, слабый голос медленно произнес:
– Почтенные отцы! Умерьте пытки, а не то вы повергнете душу мою в отчаяние и я наложу на себя руки.
Тут раздался и взметнулся до самого свода взрыв разноголосых криков; разъяренные люди бросились на помост и смели изумленных, растерявшихся стражников; безоружная толпа теснила их, мяла, прижимала к стене и не давала им двинуться; людской поток устремился к двери, ведущей в камеру пыток; дверь затрещала под его напором и вот-вот готова была податься; тысячи грозных голосов изрыгали проклятия; судей объял ужас.
– Они убежали! Они его унесли, – крикнул какой-то мужчина.
Все замерли; затем толпа кинулась прочь от этого мерзкого места и наводнила прилегающие улицы. Там царила невообразимая сумятица.
Пока тянулось заседание суда, уже успело стемнеть; шел проливной дождь. Стояла страшная тьма; крики женщин, спотыкавшихся на мостовой или сбитых с ног конными стражниками, глухие, непрерывные возгласы взбешенных мужчин, то тут, то там собиравшихся группами, беспрерывный звон колоколов, возвещавший о предстоящей казни, отдаленные раскаты грома – все это усугубляло страшный беспорядок. Для глаз было не меньше диковинного, чем для слуха: несколько погребальных факелов, зажженных на перекрестках, бросали причудливые отсветы на вооруженных всадников, которые проносились галопом, давя толпу; они направлялись на площадь Святого Петра – место их сбора; не раз вдогонку им летели черепицы, но, не угодив в промчавшегося виновного, падали на стоявшего рядом невиновного. Смятение, казалось, достигло крайних пределов, но оно еще более
Встал Бог в собрании богов: ибо в середине Бог судит… (