Сквозь вещий шум дубрав. Марина Котова
писавший об историческом процессе как о взаимодействии развивающихся этносов с вмещающим ландшафтом, порождающим из себя и во многом определяющим национальный характер, культуру, мироощущение и мировоззрение. Пейзаж Котовой по сути своей и есть такой поэтический вмещающий ландшафт – он необъятен и неисчерпаем в своей смысловой нагрузке.
В стихах Марины Котовой вы не найдете ярко выраженного психологизма, присущего русской литературе, привычного интереса к внутренней жизни человеческой души, драм судьбы, любовных и психологических драм. Пожалуй, к поэзии ее уместно применить хорошо известное в живописи понятие «человек в пейзаже» – самодовлеющая природа восходит над человеческим и во многом поглощает его. Пейзаж здесь не служит фоном для человека – человек неотрывен от пейзажа, неотделим от него, он не выпал из природы. И если уж Котова пишет о любви мужчины и женщины, то находит для этого свои особые поэтические средства и неизменно передает чувства через детально прописанный зрительный образ, через пейзаж, через натюрморт:
Ты ветку дикую из сумерек принес
С бутонами, как сливочное масло.
И запах в комнате дал корни и пророс
И длинным зыбким стеблем закачался.
Ты распластал лосося вдоль хребта.
Судьба, как чайка, наблюдала зорко.
И рыба красная на блюде истекла
Соленой кровью и соленым соком.
Происходит это не случайно: Марина Котова ищет не место человека в мире, как это делал, скажем, еще XIX век, жительница конца ХХ – начала XXI века, она ищет в мире место для природы, хорошо осознавая, что экологическая катастрофа – это не только этнос, выпавший из вмещающего ландшафта, что влечет за собой и историческую, и национальную катастрофы – это крушение всего человечества, ибо человек, погубивший живое вокруг себя – уже человек апокалипсиса. Судьба самой Марины Котовой – трагическая судьба человека, выросшего в зоне экологической катастрофы и оставшегося без живой природы и глотка чистого воздуха. Сотворенный человеком предапокалиптический мир поражает безобразием дымящих труб, серого бетона, разъедающих живую плоть кислотой и щелочью химических отходов. Рукотворный мир в крайности своего техногенного безобразия противостоит сотворенному Богом миру. А душа, оставшаяся наедине с творением человеческих рук и лишенная соприкосновения с творением Божественным, переживает особенную и, наверное, самую страшную из всех существующих на земле драм: «Не солнце – смерть нам опаляла лица./ Свинец копили в листьях дерева. / И на заре в химической столице/ Росой кровавой плакала трава.// И были мы свидетели живые/ Закатов – им подобных в мире нет – / Химической безумной феерии/ Косматых огнедышащих комет». Да и впрямь, а есть ли на земле что-то важнее ежесекундно уничтожаемых полей, лесов, рек, цветов, мурашей, птиц – всей «братии меньшей», без которой человек – уже не человек, а придаток машины, жизнь – уже не жизнь,