Светлый-пресветлый день. Рассказы и повести. Павел Кренев
один из совсем немногих мужиков, вернувшихся с войны…
Дядя Вася открыл настоящую охоту за любителями трофеев. Если кого-то ловил на месте преступления, бил смертным боем, при этом назидал:
– А-а-а, кричишь, змей! А башку бы оторвало? Не так бы закричал! А-а-а! Мало тебе батьки убитого! Н-на те еще по жопени, н-на! Увижу снова, сам башку оторву. Н-на!
И как он все вызнавал, непонятно. Налетит, как коршун, вечером к кому-нибудь, мальчишку за шиворот сгребет:
– Вымай мины, змей!
А тому деваться некуда: все равно дядя Вася дознается. Да мать еще за ухват:
– Домишко, ирод, взорвать хочешь!
И вынимает парнишка сокровенный склад свой откуда-нибудь из-под печки. А там мины, лимонки, иногда и винтовка.
Крепко стала бояться дядю Васю деревенская шантрапа, больше нечаянных взрывов в руках. Казалось, он караулит мальчишек повсюду. Кончилась их отчаянная вольница. Деревенские бабы очень зауважали дядю Васю, хотя иногда и ругались с ним, что мальчишек больно лупит.
– Жалейте, дуры, жалейте, потом сами же меня добрым словом помянете! – кричал в ответ дядя Вася. Витька всегда с опаской встречался с Василием Кошелевым, но в общем относился к нему хорошо. Главным образом из-за того, что дядя Вася почему-то очень уж вежливо обращался с его матерью. Однажды вечером, когда они с Санькой лежали на печке и Санька вовсю уже сопел и всхрапывал, пришел дядя Вася и сел с матерью за стол. Витьке очень хотелось услышать, о чем они судачить будут, но у них пошли разговоры про нонешний захудалый урожай да про то, как зиму протянуть, а после сегодняшней косьбы ныла спина и руки и голова как-то отяжелела, отяжелела…
В другой уже вечер, когда произошло то событие, он проснулся от громкого разговора. В избе пахло махорочным дымом и самогонкой, и на печке под потолком было жарко и душно. Мать сидела в торце стола, там, где всегда теперь сидит Витька (отцовское место), голова ее была опущена, руки вниз ладонями устало лежали на столе.
– Всю-то душу ты мне измотала, Нина, всю, – говорил дядя Вася. Голос его вздрагивал, слова вылетали, как всхлипывания, как причитания. – Всего-то ты меня наизнанку вывернула. Всего! – При этом дядя Вася криво, морщинисто сжимал щетинистое лицо и горько мотал головой.
– Ну уж и всего, – вяло отозвалась мать.
– Д-а-а, всего-о-о! – пьяно загундосил дядя Вася и забодал воздух, как будто хотел брыкнуть какую-то помеху. – Ты что думаешь, я не помню, как мы с тобой гуляли, как цветы вместе нюхали? Все как у людей, все на мази уже было. А ты-то с Колькой спелась. – Дядя Вася скрипнул зубами, замолчал и хмуро добавил:
– И чего ты в нем нашла, Нина, чего? Кожа да кости, шкет, а не мужик. По сравнению со мной-то, а, Нина?
– Ты, Вася, не ходил бы к нам больше. А то люди чего-нибудь подумают, да и перед ребятами стыдно уж.
– Стыдно! – Дядя Вася пристукнул кулаком по столу, отчего звякнули миски. – А мне не стыдно за тобой с сосунков бегать! Нюрку свою ненавижу. К тебе ехал с войны,